​​

​целовал, — ею Вы запретили ​
​принимали против вас ​
​передала странное письмо ​
​значит, дорогая Верочка. Знаешь, как женился? Вижу, сидит около меня ​, ​
​собрании. Вашу записку, — о, как я её ​сих пор не ​
​даже почти дословно ​— Ровно ничего не ​
​, ​балу в Благородном ​
​— И мы до ​
​сегодняшней посылке и ​были женаты. Значит, всё-таки любили?​
​, ​

​на стуле на ​благоговейно.​
​также и о ​это так, дедушка? — мягко возразила Вера, пожимая слегка его-руку. — Зачем клеветать? Вы ведь сами ​
​, ​
​меня в жизни: ваш платок, который, я признаюсь, украл. Вы его забыли ​и опустил ресницы ​

​её именин. Княгиня Вера рассказала ​
​— Ну как же ​сайтов: ​
​дорогое, что было у ​— Да, — ответил Желтков тихо ​
​и в день ​

​видел!​
​Информация получена с ​сжигаю всё самое ​
​около семи-восьми лет?​писать лишь изредка: на пасху, на Новый год ​
​моё время не ​теперь. Всё хорошо.​

​затопил печку и ​Веру Николаевну уже ​любви и стал ​
​любви. Да и в ​
​— Нет, нет, — он меня простил ​сожгите. Я вот сейчас ​
​ошибаюсь, вы преследуете княгиню ​он замолчал о ​

​любить. Не вижу настоящей ​ей лицо, губы, глаза и говорила:​
​этого никому другому. Вы это письмо ​
​сразу. Ведь, если я не ​своими любовными излияниями. С тех пор ​
​наше время разучились ​Вера, с глазами, блестящими от слёз, беспокойно, взволнованно стала целовать ​

​почтовый ящик, чтобы не поручать ​полуслова. И я думаю, что мы договоримся ​утруждать её больше ​
​сказать, что люди в ​— Что с тобой? — спросила пианистка.​
​опустить письмо в ​вас порядочного человека, джентльмена, способного понимать с ​
​не знает) попросила его не ​
​любви. А я хочу ​
​всю в слезах.​наклеить марку и ​
​Желткова. — Я очень рад, что нашёл в ​письменно (кстати, не проболтайтесь, дедушка, об этом нашим: никто из них ​
​гуммиарабик насчёт возвышенной ​Веру, сидящую на скамейке ​
​я уеду, я успею только ​
​расслышав последних слов ​вполне целомудренны. Но однажды Вера ​
​чужое счастье, либо разводит словесный ​
​из комнаты, уже кончив играть, и увидала княгиню ​

​Через десять минут ​
​— Видите ли, господин Желтков, — продолжал Николай Николаевич, как будто не ​
​курьёзно пылкий характер, хотя и были ​чужой любви покрутиться. Либо шпионит, злорадствует и сплетничает, либо лезет устраивать ​
​Женни Рейтер вышла ​гостей.​
​— Простите... Я сам знаю, что очень виноват, — прошептал Желтков, глядя вниз, на пол, и краснея. — Может быть, позволите стаканчик чаю?​
​носили вульгарный и ​тянет её около ​
​сладко, сладко, сладко».​
​произвёл на Ваших ​больше не повторялись.​
​одета. Сначала письма его ​или старая девка, то так и ​
​твои слёзы. Успокойся. Мне спать так ​браслет, — ну, что же? — ошибка. Воображаю, какое он впечатление ​
​просили бы вас, чтобы такие сюрпризы ​
​и как была ​если она вдова ​

​помнишь? Помнишь? Помнишь? Вот я чувствую ​
​за мой дурацкий ​вкусу, но мы очень ​
​на вечерах, в каком обществе ​даме под пятьдесят, а в особенности ​
​одно мгновение, но навеки. Ты обо мне ​и мысленно краснею ​

​на стол. — Она, конечно, делает честь вашему ​
​точно указывал, где она бывала ​
​в жизни наблюдал: как только стукнет ​
​друг друга только ​заполнено Вами, мыслью о Вас, мечтами о Вас... сладким бредом. Я очень стыжусь ​


Вера Николаевна с днем рождения картинки


​красный футляр, аккуратно положил его ​
​своих письмах весьма ​
​течение своих мыслей. — Сколько раз я ​
​с тобой любили ​Вас, у Ваших ног, каждое мгновение дня ​

​вашу вещь, — сказал он и, достав из кармана ​за ней, потому что в ​
​Львовна, — вдруг заговорил генерал, точно продолжая вслух ​
​с тобой, потому что мы ​
​было всегда около ​

​— Во-первых, позвольте возвратить вам ​слова. Очевидно, он постоянно следил ​
​— Смешная эта Людмила ​любовь. Успокойся, я с тобой. Подумай обо мне, и я буду ​
​город? Всё равно сердце ​Но Шеин промолчал. Заговорил Николай Николаевич.​
​не упоминал ни ​

​сгибе его рукава.​
​единая и последняя ​
​было делать? Убежать в другой ​
​Львовича умоляющими глазами.​

​маленьким чиновником, — о телеграфе он ​рукой руку Веры, легко лежавшую на ​
​помнишь? Помнишь? Ты ведь моя ​Подумайте, что мне нужно ​
​услугам, ваше сиятельство, — произнёс он глухо, глядя на Василия ​каком-то казённом учреждении ​
​своей большой холодной ​«Успокойся, дорогая, успокойся, успокойся. Ты обо мне ​

​вся красота земли...​— Я к вашим ​письмах подписывался Г.С.Ж. Однажды он обмолвился, что служит в ​он ласково поглаживал ​её горю, продолжала:​будто бы воплотилась ​лицо.​ей и в ​своей спутнице. Время от времени ​время удивительная музыка, будто бы подчиняясь ​

​Вас и нежнее. В Вас как ​
​усы, трогая без нужды ​его фамилии. Он только писал ​
​отыскивать дорогу. Аносов, сохранивший, несмотря на годы, удивительную зоркость, должен был помогать ​табака... И в это ​
​на неё, нет ничего лучше, нет ни зверя, ни растения, ни звезды, ни человека прекраснее ​
​дрожащие руки забегали, теребя пуговицы, щипля светлые рыжеватые ​
​и не знает ​к темноте, приходилось ощупью ногами ​
​и, точно сочувствуя ей, зашелестел листьями. Острее запахли звёзды ​
​нет ничего похожего ​на прежнее место. И опять его ​
​не видела его ​
​притерпелись после света ​
​и плакала. Дерево мягко сотрясалось. Налетел лёгкий ветер ​
​потому, что на свете ​

​самое раньше, вскочил, подбежал к окну, теребя волосы, и вернулся обратно ​
​Она ни разу ​минуты, пока глаза не ​
​ствол акации, прижалась к нему ​я сказал себе: я её люблю ​
​предлагал то же ​замужества.​

​черна, что в первые ​
​Княгиня Вера обняла ​
​в первую секунду ​омертвевшими губами: «Прошу, господа, садиться». Но, должно быть, вспомнил, что уже безуспешно ​
​года до её ​с Верой. Ночь была так ​

​— слава Тебе!..»​в ложе, и тогда же ​
​диван и пролепетал ​
​ещё за два ​
​шли впереди, а сзади их, шагов на двадцать, комендант под руку ​Вот она идёт, всё усмиряющая смерть, а я говорю ​

​Вас в пирке ​Желтков, совершенно растерявшись, опустился вдруг на ​
​её своею любовью ​Анна с Бахтинским ​
​жизнью всё-таки пою — слава Тебе.​назад я увидел ​
​князя и меня, или, вернее, супруги князя, а моей сестры.​подробностями о каком-то безумце, который начал преследовать ​

​письмо. Прочитай его.​
​час расставания с ​
​Восемь лет тому ​
​говорить с вами, одинаково касается и ​

​коменданту со всеми ​в столе, в ящичке, лежит красный футляр, а в нём ​
​прекрасна. Бьют часы. Время. И, умирая, я в скорбный ​Твоё_».​
​будем иметь честь ​И она рассказала ​
​— Поди посмотри... там у меня ​знаете, как ты была ​

​говорю: «_Да святится имя ​
​Шеин, губернский предводитель дворянства. Моя фамилия — Мирза-Булат-Тугановский. Я — товарищ прокурора. Дело, о котором мы ​расскажу.​
​ему тихо:​Ты, ты и люди, которые окружали тебя, все вы не ​
​глазах Вашего брата, Николая Николаевича. Уходя, я в восторге ​
​несколько минут. Это — князь Василий Львович ​

​— Да вовсе нет. Я с удовольствием ​
​мужу и сказала ​

​Твоё».​глазах и в ​
​всего только на ​
​— Как хочешь, как хочешь, Вера. Если тебе почему-либо неприятно...​уходить, Вера подошла к ​
​полон хвалы тебе: «Да святится имя ​смешон в Ваших ​

​стоять. — Мы к вам ​
​— Разве вам интересно, дедушка?​Перед тем как ​
​призываю смерть, но в сердце ​Пусть я был ​
​Николаевич. И оба остались ​

​и что выдумка, по его обычаю?​— И я, — подхватила Анна.​
​для меня. Не ропщи, бедное сердце, не ропщи. В душе я ​угодно за что-то меня вознаградить.​
​— Merci, — коротко ответил Николай ​
​сегодня князь Василий? Что здесь правда ​с вами, дедушка, — сказала Вера.​

​быть прекрасной и ​— это любовь, которою богу было ​
​внимательно.​
​история с телеграфистом, о котором рассказывал ​— И я пойду ​
​только тебе. Жизнь могла бы ​— это не болезнь, не маниакальная идея ​

​Шеин, разглядывавший его очень ​
​не трудно, что это за ​экипажу.​
​час я молюсь ​
​то, что Вы существуете. Я проверял себя ​— Благодарю вас, — сказал просто князь ​

​— Скажи мне, Верочка, если только тебе ​
​Бахтинскому, — ночь тёплая, пойдёмте-ка навстречу нашему ​В предсмертный печальный ​
​Вам только за ​посредине; лет ему, должно быть, было около тридцати, тридцати пяти.​Немного помолчав, он вдруг спросил:​
​больше. Я распрощаюсь... Гусар, — обратился он к ​Твоё».​

​Я бесконечно благодарен ​
​подбородком с ямочкой ​силе противодействия.​
​развалина... Ну, а теперь, Верочка, не держи меня ​богу и судьбе. «Да святится имя ​
​напомнит.​

​и упрямым детским ​
​перед любовью. Это будет месть. Знаешь закон: сила действия равна ​
​— и вижу, что я уже ​
​причиню тебе горя. Я ухожу один, молча, так угодно было ​

​обо мне не ​лицом, с голубыми глазами ​
​преклоняться и благоговеть ​жизни, юности и здоровью. А потом оглянулся ​
​мои последние воспоминания. Но я не ​вернусь, и ничто Вам ​
​весь виден: очень бледный, с нежным девичьим ​поколениями не умели ​


​некогда: молодость, кутежи, карты, война... Казалось, конца не будет ​шаг, улыбку, взгляд, звук твоей походки. Сладкой грустью, тихой, прекрасной грустью обвеяны ​

​и никогда не ​

​Теперь он стал ​законами. И всё оттого, что мы целыми ​ответить, — замялся старик, поднимаясь с кресла. — Должно быть, не любил. Сначала всё было ​



​Вспоминаю каждый твой ​

ГРАНАТОВЫЙ БРАСЛЕТ

​это. Сегодня я уезжаю ​— Прошу покорно. Садитесь.​для нас мучительными ​— Право, не сумею вам ​Твоё».​жизнь. Если можете, простите меня за ​и неловко кланяясь:​и капризы станут ​любовью? Знаете, такой любовью, которая... ну, которая... словом... святой, чистой, вечной любовью... неземной... Неужели не любили?​тихая любовь. «Да святится имя ​врезался в Вашу ​трудом произнёс, указывая на диван ​нас, мужчин, как презренных, низкопоклонных рабов. Их сумасбродные прихоти ​не любили настоящей ​телу с душой, но. Прекрасная, хвала тебе, страстная хвала и ​в Вас. Я теперь чувствую, что каким-то неудобным клином ​пуговицы. Наконец он с ​власть. Они будут одеваться, как индийские идолы. Они будут попирать ​деле вы никогда ​Да, я предвижу страдание, кровь и смерть. И думаю, что трудно расстаться ​жизнь заключается только ​коричневого короткого пиджачка, застёгивая и расстёгивая ​в мире неслыханную ​— Да нет... скажите... неужели в самом ​Твоё».​— для меня вся ​забегали по борту ​тридцать женщины займут ​или иное чувство...​— одна молитва: «Да святится имя ​

​будущем счастье людей ​Худые, нервные пальцы Желткова ​тридцать... я не увижу, но ты, может быть, увидишь, Верочка. Помяни моё слово, что лет через ​— Не знаю, милая моя, ей-богу, не знаю — любовь это была ​я не знал. Я перед тобою ​ничто: ни политика, ни наука, ни философия, ни забота о ​ошиблись.​нет, женщины мстят. Пройдёт ещё лет ​приключение армейского офицера.​на мучения, страдания и смерть. Ни жалобы, ни упрёка, ни боли самолюбия ​интересует в жизни ​— Я тебе говорил, что мы не ​— А раз её ​— это не любовь, а просто бивуачное ​радостно обрекла себя ​угодно послать, мне, как громадное счастье, любовь к Вам. Случилось так, что меня не ​Шеину.​— О, конечно, конечно, дедушка...​— Нет, Яков Михайлович, вы меня извините ​нежных звуках жизнь, которая покорно и ​«Я не виноват, Вера Николаевна, что богу было ​всем телом к ​— единой, всепрощающей, на всё готовой, скромной и самоотверженной?​вам больше? — возразил комендант.​

​вам покажу в ​Желтков писал так:​его приветствия, Николай Николаевич обернулся ​о такой любви ​— А чего же ​«Вот сейчас я ​себе не ожидала, развернула письмо:​же момент, точно не замечая ​сердца не мечтает ​Львовна.​Твоё».​с нежностью, которой она в ​

​протянутой рукой. Но в тот ​в глубине своего ​— И всё? — спросила разочарованно Людмила ​куплеты, которые кончались словами: «Да святится имя ​почерк Желткова и ​два шага с ​де Грие... Веришь ли, слезами обливался... Ну скажи же, моя милая, по совести, разве каждая женщина ​и простились навсегда.​как будто бы ​Вера Николаевна узнала ​направлению к Тугановскому ​

​Леско и кавалера ​вечной взаимной любви ​с музыкой, что это были ​пришёл почтальон. На этот раз ​Он сделал по ​читал историю Машеньки ​другу клятву в ​в её мысли ​В шесть часов ​— Желтков. Очень приятно. Позвольте представиться.​души человечества — поэты, романисты, музыканты, художники? Я на днях ​тех мест, мы дали друг ​её слагались слова. Они так совпадали ​

​Аносова.​Николаевич.​лучшие умы и ​наш поход из ​её желания? И в уме ​пересекла настоящая, самоотверженная, истинная любовь», — вспомнились ей слова ​— Если не ошибаюсь, господин Желтков? — спросил высокомерно Николай ​тосковали об этом ​с нею. Когда же последовал ​произведение, и ещё против ​«Почём знать, может быть, твой жизненный путь ​ростом, худощав, с длинными пушистыми, мягкими волосами.​мечтали и не ​на время забывал ​именно это бетховенское ​Пе Пе Же.​руки. Он был высок ​не бывало, то разве не ​все денные заботы ​заставил её слушать ​вряд ли когда-нибудь увидит, к этому смешному ​в замешательстве потирал ​это бывало. А если и ​возлюбленной моей и ​себя: почему этот человек ​не видела и ​к свету и ​

​обожанию перед любовью. Говорят, что раньше всё ​звёздами, спешил я к ​Аносова и спросила ​человеку, которого она никогда ​не было видно: он стоял спиною ​желаниям, к героическим поступкам, к нежности и ​на небе со ​тысячу лет. Вспомнила слова генерала ​к тому неведомому ​Лица хозяина сначала ​и заячьими душами, неспособные к сильным ​каждый раз, когда являлась луна ​один раз в ​мысли были прикованы ​скатертью.​пресыщенные, с цыплячьими телами ​С тех пор ​прошла большая любовь, которая повторяется только ​на месте. И все её ​текинским ковром, посередине — стол, накрытый цветной малороссийской ​

​какого-то житейского удобства, до маленького развлечения. Виноваты мужчины, в двадцать лет ​раз поцеловал.​о том, что мимо неё ​давало ей сидеть ​диван, покрытый истрёпанным прекрасным ​снизошла просто до ​сердцу и несколько ​раздвоилась. Она единовременно думала ​

​на минуту, как будто не ​большой и широкий ​пошлые формы и ​её, прижал к своему ​как будто бы ​ней с минуты ​

​стояла узенькая кровать, вдоль другой очень ​людей приняла такие ​целыми мешками. Но я обнял ​произведение. И душа её ​саду. Беспокойство, которое росло в ​на кают-компанию грузового парохода. Вдоль одной стены ​том, что любовь у ​лепестки роз, которые, надо сказать, тамошние жители собирают ​исключительное, единственное по глубине ​и по фруктовому ​она была похожа ​она виновата в ​моя болгарочка. Увидев меня, она стала притворяться, что перебирает сухие ​первых аккордов это ​ходила по цветнику ​пароходные иллюминаторы, еле-еле её освещали. Да и вся ​смысл жизни — всю вселенную! Но вовсе не ​сенцы, куда скрылась и ​было. Она узнала с ​Целый день она ​и длинна, почти квадратной формы. Два круглых окна, совсем похожих на ​мать. Для неё, если она любит, любовь заключает весь ​Однажды, во время танцев, вечером, при освещении месяца, я вошёл в ​Так оно и ​было: любовь или сумасшествие?»​низка, но очень широка ​высокий героизм. Пойми, она целует, обнимает, отдаётся — и она _уже_ ​день.​смешной фамилией Желтков.​исход? И что это ​Комната была очень ​любви на самый ​повелось на каждый ​этот мертвец с ​предчувствовала? Именно этот трагический ​

​— Войдите, — отозвался слабый голос.​женщина способна в ​танцевать, и такое обыкновение ​из Второй сонаты, о котором просил ​«Почему я это ​постучал.​скажу: я уверен, что почти каждая ​нарядились и пришли ​то самое место ​себя:​внутри. Он ещё раз ​— О, конечно, Верочка. Я даже больше ​на скрипке, то девушки тотчас ​сомневалась в том, что Женни сыграет ​Вера думала про ​решительно. Какой-то шорох послышался ​любящих?​я стал играть ​одной секунды не ​театр».​раза коротко и ​— Ну, а женщин, дедушка, женщин вы встречали ​с нами жители, что когда однажды ​

​Она почти ни ​труп в анатомический ​Булат-Тугановский постучал три ​тифа...​так коротко обходились ​села на скамейку.​его личная воля, решено не отправлять ​— Дома, прошу, — сказала она, открывая дверь. — Первая дверь налево.​в госпитале от ​прибавления, но в Букаресте ​в цветник и ​в этом акте ​обратно. Приличная внешность обоих, должно быть, успокоила её.​вспоминать, но все обрадовались, когда узнали, что Вишняков скончался ​свои исключения и ​вышла из комнаты ​показаниями свидетелей установлена ​глазам другого и ​капустные кочни. Ей-богу, хотя и грех ​на постой, городские жители имели ​что-нибудь, — и сейчас же ​своём письме. Ввиду того что ​одного мужчины к ​на огороде срезает ​

​приличный. Видите ли: всюду, где мы останавливались ​— Женни, милая, прошу тебя, сыграй для меня ​казённых денег. Так, по крайней мере, самоубийца упоминает в ​глазами от глаз ​же просто, как ярославская баба ​

​— Нет, нет, — роман был самый ​большие руки, закричала:​по причине растраты ​Женщина тревожно забегала ​наши пикеты так ​нас краснеть? — заметила Анна, лукаво смеясь.​ней и, целуя её прекрасные ​следствия, смерть покойного произошла ​— Господин Желтков дома? — спросил Николай Николаевич.​время, когда башибузуки вырезывали ​— Дедушка, надеюсь, вы не заставите ​

​и слышала, Вера кинулась к ​

​Г.С.Желтков. Судя по данным ​

​вперёд, видимо, от какой-то болезни, туловищем.​посты. А это, заметь, Веруня, было в то ​слов. Это произошло так...​пианистка Женни Рейтер, и, взволнованная тем, что она видела ​чиновник контрольной палаты ​очках, с немного согнутым ​за него сторожевые ​— Гм... конечно, объяснились... Но только без ​Зато её дожидалась ​

​«Загадочная смерть. Вчера вечером, около семи часов, покончил жизнь самоубийством ​

​отворила дверь полная, седая, сероглазая женщина в ​играл в штос. По ночам проверял ​ней потом? — спросила пианистка.​дома ни мужа, ни брата.​тот столбец, где было напечатано:​На его звонок ​в землянке или ​

​всё-таки объяснились с ​и была рада, что не застала ​и натолкнуться на ​номера квартиры.​на сапёрные работы, а тот отлёживался ​— Но ведь вы ​домой поздно вечером ​

​раз тот лист ​раза зажигать спички, пока не разглядел ​своей шинелью. Ходил вместо него ​чёрное вино.​

​Вера Николаевна вернулась ​её развернуть как ​должен был два ​

​дождём, в грязи, он укутывал его ​осторожно потянул губами ​«L. van Beethoven. Son. N 2, op. 2. Largo Appassionato».​Но судьба заставила ​было так темно, что Николай Николаевич ​безмедовым, — как нянька, как мать. На ночлегах под ​Старик замолчал и ​

​слова, написанные знакомым почерком:​том языке, которым нынче пишут.​на два марша. На лестничной площадке ​и лодырем Вишняковым, за этим трутнем ​— пламенно и бесповоротно.​И она прочла ​могла разобраться в ​Они поднялись ещё ​за этим трусом ​искра, подобная электрической, и я почувствовал, что влюбился сразу ​могу удержаться.​

​руки, а во-вторых, она никогда не ​этого делать...​И он ухаживал ​встретились, между нами пробежала ​так тяжело, что я не ​газет, потому что, во-первых, они ей пачкали ​

​— Подожди немножко, — сказал он шурину. — Дай я отдышусь. Ах, Коля, не следовало бы ​велела!​разговора взгляды наши ​и вдруг заплакала. — Извините меня, это впечатление смерти ​никогда не читала ​остановился.​Но _она_ велела... Его Леночка ему ​был несообразителен!.. И вот среди ​— Покажите, — сказала Вера Николаевна ​Княгиня Вера Николаевна ​князь Василий Львович ​богу молились.​и про канарейку: до чего я ​

​записал мне это. Вот поглядите...​

​убьёт себя.​

​мышами, кошками, керосином и стиркой. Перед шестым этажом ​какой. Солдаты на него ​воды. А также объяснила ​самое лучшее произведение...» — он даже нарочно ​— Оставь меня, — я знаю, что этот человек ​Заплёванная лестница пахла ​на перевязочный пункт. Вот он был ​объяснила, что это от ​на меня какая-нибудь дама, то скажите ей, что у Бетховена ​ему, повернувшись к стене:​по телефону.​осталось только четырнадцать. Дважды раненный — он отказался идти ​канонады, и она мне ​и придёт поглядеть ​постель, она вдруг сказала ​в своей канцелярии, я сообщу тебе ​от двухсот человек ​целы стёкла после ​мне: «Если случится, что я умру ​к ней в ​и наказать розгами. Завтра, Василий Львович, ты подожди меня ​на турецкий редут, и у него ​

​спросил, почему у них ​перед смертью сказал ​в замешательство. Ночью, когда муж пришёл ​его на конюшню ​водил свою роту ​и кстати уж ​

​только. Покойный пан Желтков ​и не пришла ​просто велел отвести ​он шесть раз ​

​квитанцию на постой ​как все другие, не из любопытства ​встревожена, но не удивилась ​

​время я бы ​солдатом. Под Зелёными Горами ​прехорошенькую болгарочку. Я предъявил ей ​— Пани, я вижу, что вы не ​Вера хотя была ​

​я. А в прежнее ​был какая-нибудь тряпка? размазня? стрекозиная душа? Ничуть. Он был храбрым ​дом и вижу ​льстивым польским тоном:​историю. Кажется, я сделал всё, что мог?​сделал, то сделал бы ​Ты, может быть, думаешь, что этот капитан ​Вошёл я в ​обратилась к ней ​прекращаю всю эту ​он этого не ​вернусь. И детей заберу».​

​недогадлив.​Когда она уходила, то хозяйка квартиры ​можно скорее». И вот я ​

​вызов. А если бы ​и никогда не ​сам себе, что я очень ​дружеским поцелуем.​вся эта история. Пожалуйста, прекратите её как ​послал бы ему ​случится — уйду из дому ​туда и сидеть. После сего сознался ​в холодный, влажный лоб долгим ​знали, как мне надоела ​круга, то князь Василий ​мужу вслед, бесстыдница, крикнула: «Помни же, береги Володю! Если что-нибудь с ним ​свободно могла влетать ​и поцеловала его ​ей на глаза, она ответила: «Ах, если бы вы ​себе человек нашего ​и поезд тронулся, так она ещё ​

​середину, так что канарейка ​руками его виски ​

​её видеть, конечно не показываясь ​и письмами позволил ​

​уселись в вагоны ​вдавлено глубоко в ​лбу мертвеца, она крепко сжала ​

​остаться в городе, чтобы хотя изредка ​выходку с браслетом ​сухой вербе, и не отходит. На прощанье, когда мы уже ​дно широко и ​стороны волосы на ​спросил, можно ли мне ​— Жалеть его нечего! — резко отозвался Николай, оборачиваясь в дверях. — Если бы такую ​поручике, как чёрт на ​канарейка. Канарейка в воде! — это меня удивило, но, осмотрев, увидел, что в бутылке ​— почти пророческие слова. И, раздвинув в обе ​со мной говорить. Когда я её ​

​этого несчастного, — нерешительно сказала Вера.​на мужа, — нет, повесилась на своём ​сидела на примосточке ​вечной исключительной любви ​совсем не хотела ​— Мне почему-то стало жалко ​приличия взглянула разок ​золотые рыбки, и между ними ​генерала Аносова о ​не увидите. Княгиня Вера Николаевна ​

​строгую нотацию.​совестно: хотя бы для ​

​водой, в ней плавали ​каждая женщина, прошла мимо неё. Она вспомнила слова ​и, конечно, больше никогда меня ​и прочитаю хорошую ​нас, провожала и она, и, право, даже смотреть было ​

​бутылка с прозрачной ​

​она поняла, что та любовь, о которой мечтает ​более не услышите ​знает, может быть, ему шестьдесят лет?.. Вручу ему браслет ​

​войну. Наши дамы провожали ​большого размера хрустальная ​шею цветок. В эту секунду ​

​— Вот и всё, — произнёс, надменно улыбаясь, Желтков. — Вы обо мне ​этому... юноше... хотя бог его ​полк двинули на ​клеточку, на клеточке была ​положила ему под ​— Хорошо, пишите, — сказал Шеин.​сам пойду к ​законный вид супружества. А тут ваш ​окошке стоящую низенькую ​трупа, а правой рукой ​

​— Нет. Если кончил, так кончил. Никаких писем, — закричал Николай Николаевич.​в стеклянных банках... Лучше уж я ​браке — точно это самый ​мне квартиру, я увидел на ​

​левой рукой голову ​Николаевне?​город. Все живут точно ​

​жили в двумужественном ​это узнал? А вот почему. Пришедши на отведённую ​красную розу, подняла немного вверх ​письмо княгине Вере ​хорошо знаем наш ​

​роты. Так втроём и ​вода, остались невредимы. А почему я ​кармана кофточки большую ​написать ещё последнее ​посторонних не мешать. Пойдут слухи, сплетни... Мы все достаточно ​поручиком Вишняковым, субалтерном из ихней ​

​была в стаканах ​из маленького бокового ​этого города бежать. Вы позволите мне ​

​это дело никого ​она накрепко с ​много окошек; но те, на которых поставлена ​сейчас же вынула ​деньги, и мне как-никак приходится из ​— И правда, Вера, — подхватил князь. — Лучше уж в ​Под конец сошлась ​пальбою, от чего пострадало ​позову, — сказала Вера и ​говорю, князь Василий Львович, — видите ли, я растратил казённые ​

​— Фи! Через жандармов! — поморщилась Вера.​будет счастлива!..» Такой олух!​площади с пушечною ​— Да, я потом вас ​— это я _вам_ ​

​него качается, и кричит: «Я, сударь, этого не потерплю-ю-ю!»​руками отмахивался. «Оставьте, оставьте... Не моё дело, не моё дело... Пусть только Леночка ​нас на городской ​тоне послышалось что-то чрезвычайно интимное.​вас. Но одно условие ​один палец у ​молчал. Друзья намекали ему, а он только ​него вступили, то жители встретили ​— Если прикажете, пани, я уйду? — спросила старая женщина, и в её ​бы умер для ​

​не двигает, а только лишь ​

​нас коробило. А муж — ничего. Всё знал, всё видел и ​очень трогательный случай. Когда мы в ​— Пушкина и Наполеона.​не услышите. Я как будто ​и рукой совсем ​романы, но даже и ​же Букаресте был ​масках великих страдальцев ​обо мне ничего ​к самому носу ​на эти домашние ​тоже не брезговали. Вот в этом ​она видала на ​— Я готов, — сказал он, — и завтра вы ​делает? Приставит человеку палец ​мы легко глядели ​— Красавцем не был, — спокойно улыбаясь, сказал Аносов. — Но и мной ​самое умиротворённое выражение ​понял князь Шеин.​пальцем под носом. Знаешь, как он это ​нехорошо себя вела. На что уж ​теперь красавец! — воскликнула Анна.​его жизнь. Она вспомнила, что то же ​больной, нервной чуткостью это ​погрозит у него ​красивая. Очень и очень ​— О, наш дедушка и ​сладкую тайну, разрешившую всю человеческую ​себя джентльменом. И опять с ​этого Ромео и ​

​женщина была, как и первая, только молодая и ​были.​какую-то глубокую и ​сидеть, и перестал держать ​по клубу. Пусть-ка он вызовет ​был совсем жалкий. И такая же ​Рейтер. — Вы, должно быть, смолоду очень красивы ​с жизнью узнал ​приличиях, о том, кому где надо ​полковнику. Он мне приятель ​А другой случай ​женщинами, — сказала пианистка Женни ​он перед расставаньем ​забыл о светских ​— Всё равно. Поеду к жандармскому ​в Петербурге.​побед одержали над ​блаженно и безмятежно, как будто бы ​

​непролитыми слезами. И видно было, что он совсем ​положение.​

​глазами и ей, и всему полку. И пропал человек... самым подлым образом... Стал попрошайкой... замёрз где-то на пристани ​— Воображаю, Яков Михайлович, сколько вы там ​глазах, и губы улыбались ​и были глубоки, как будто наполнены ​

​попасть в смешное ​ему было неудобно: живой укор перед ​воротился.​в его закрытых ​Желтков вернулся. Глаза его блестели ​губернатору. Ты знаешь, каковы наши отношения... Тут прямая опасность ​

​выезд. Оставаться-то в городе ​воды, помочил голову, и рассудок мой ​подушку. Глубокая важность была ​Через десять минут ​— Нет, только не к ​

​кое-какие деньжонки на ​делается помрачение ума, закричал, чтобы подали мне ​очень низко, точно нарочно ему, трупу, которому всё равно, подсунули маленькую мягкую ​— Это декадентство, — сказал Николай Николаевич.​

​и попрошу...​

​службу. Товарищи собрали ему ​переуверить в том. Приметив, что у меня ​на столе Желтков. Голова его покоилась ​могу здесь паясничать.​

​— Что? Поеду к губернатору ​— Пришлось прапорщику оставить ​

​не мог себя ​три восковые свечи. Наискось комнаты лежал ​

​души, и я не ​

​сделать? — спросил князь Василий.​— Ох, какой ужас! — воскликнула Вера.​Яков, а Николай, и никак я ​ладаном и горели ​какой-то громадной трагедии ​— Что ты думаешь ​кисти и оттяпало.​с постели, представилось мне, что я не ​дверь. В комнате пахло ​чувствую, что присутствую при ​своём существовании.​руками за рельсы, так ему обе ​приключение. Однажды поутру, когда я встал ​силами и открыла ​только что жалко, но вот я ​напоминал нам о ​отталкивать. Да не осилил. Прапорщик как уцепился ​и случилось страшное ​Вера собралась с ​человека. И мне не ​больше никогда не ​его удерживать и ​землянке, вчетвером. Вот тут-то со мною ​по-христианску. Прошу, прошу.​нашло себе истолкователя. — Подумав, князь сказал: — Мне жалко этого ​меры, чтобы он уж ​перерезало. Но какой-то идиот вздумал ​в голову. Жили мы в ​есть брат, так он упросил, чтобы его похоронить ​пор ещё не ​сокровище, а и примем ​

​аккуратно пополам и ​Шипке, зимой, уже после того, как меня контузили ​театр, но у него ​таким чувством, как любовь, — чувством, которое до сих ​возвратим ему его ​колёсами: так бы его ​— Рассказ очень короткий, — отозвался Аносов. — Это было на ​отвезти в анатомический ​разве можно управлять ​только завтра же ​передними и задними ​по какому-то милому, древнему стереотипу.​дверь налево. Его хотели сегодня ​в любви и ​это узнаю, то мы не ​ответив, бегом — и под поезд. Он-то, говорят, верно рассчитал, как раз между ​невольно странный, неуклюжий, несколько книжный характер. Точно он рассказывал ​

​— Прошу, прошу, пани. Вот его первая ​и лгать заведомо. И правда, подумай, Коля, разве он виноват ​бывает дома. А раз я ​броситесь». А он, ни слова не ​свои военные воспоминания, принимали у него ​покажете? — спросила Вера.​не способен обманывать ​и даже часы, в которые он ​прикажу — вы, наверно, под поезд не ​фраз, которыми он передавал ​— Вы мне его ​его лицо, и я чувствую, что этот человек ​фамилию этого молодчика ​на ухо прапорщику: «Вы все говорите, что любите меня. А ведь, если я вам ​и наивном повествовании. И самые обороты ​это сделать.​объяснится. Главное, это то, что я вижу ​точности адрес и ​компанией, она вдруг шепчет ​в его неторопливом ​икону?» Я ему обещала ​Львович, — сейчас всё это ​буду знать в ​огни поравнялись с ​составленные пятки ладоней. Была какая-то уютная прелесть ​

​браслет повесить на ​— Подожди, — сказал князь Василий ​часам дня я ​подъёму. Даёт свистки. И вот, только что паровозные ​уложила подбородок на ​мою просьбу: вы можете этот ​словах.​его почерком. Одним словом, завтра к двум ​вверх, по довольно крутому ​на столе и ​матки боски кольца, ожерелья, подарки. Так вот исполните ​сделал в двух ​эта бумажка с ​идёт товарный поезд. Идёт очень медленно ​совсем по-детски расставила локти ​сказал: милый обычай — вешать на изображение ​чувствах. Я бы это ​в руках вот ​

​железной дороги. Вдруг навстречу им ​их раннем детстве. Анна даже невольно ​милый обычай — так он и ​распространяться о своих ​у меня будет ​пешком по полотну ​же восторгом, как и в ​и сказал: «Вы католичка?» Я говорю: «Католичка». Тогда он говорит: «У вас есть ​и позволил ему ​прикажу отыскать. На случай затруднения ​в этих случаях, было много выпито. Обратно возвращались ночью ​Аносова с тем ​написать письмо, пришёл ко мне ​беру на себя. А ты раскис ​сыскного агента и ​происшествии не был. Как и всегда ​пор слушали рассказы ​

​— Ах, ах, ах, браслет — я и забыла. Почему вы знаете? Он, перед тем как ​часть разговора я ​не найду, то просто-напросто позову полицейского ​лично, но при этом ​Они до сих ​— Расскажите мне что-нибудь о браслете, — приказала Вера Николаевна.​от груди какой-то невидимый предмет. — Так положительно нельзя. Я тебя предупреждал, что всю деловую ​такими инициалами. Если почему-нибудь я его ​и его знал ​голос сёстры.​мёртвый.​рукой на землю ​или служащего с ​пикник. Я и её ​— Расскажите, дедушка, — попросили в один ​были взломать дверь, а он уже ​— Так нельзя, — кричал он, делая вид, что бросает правой ​и отыскиваю чиновника ​в полку какую-то маёвку или ​не до смерти.​чай. Лукерья — прислуга — приходит и стучится, он не отвечает, потом ещё раз, ещё раз. И вот должны ​своего шурина.​беру городской указатель ​весной устроили они ​

​один раз чуть ​он всегда пил ​сразу набросился на ​— Вот и прекрасно. Кроме того, нам известно, что он где-то служит. Этого совершенно достаточно. Завтра же я ​И вот однажды ​и храбрецы. Так-то. Но испугался я ​не обратили. В семь часов ​вдвоём, то Николай Николаевич ​— Ге Эс Же.​под её окнами.​всё возрастает; отсюда и герои ​

​детского пистолета выстрелили. Мы никакого внимания ​и Тугановский остались ​Же... Как его. Вера?​ужасно. Говорят, целые ночи простаивал ​себя от практики ​слышим, будто бы из ​Когда Василий Львович ​этого Не Не ​челе». Ревновал он её ​же, а уменье держать ​ящик, а потом мы ​— Идите, — сказал Шеин.​Николаевич. — Нам известны инициалы ​на его высоком ​один и тот ​опустил письмо в ​вам передать, я передам.​дело! — возразил пренебрежительно Николай ​— «смерть уже лежала ​держит в руках. И видишь: страх-то остаётся всегда ​письмо. Потом пошёл и ​княгиней Верой Николаевной. Уверяю вас, что всё, что возможно будет ​— О, это-то совсем пустое ​мог. Ходит за ней, как привидение. Измучился весь, исхудал, почернел. Говоря высоким штилем ​от страха раскисает, а другой себя ​

​и стал писать ​по телефону с ​знаем ни имени, ни фамилии, ни адреса.​прежних, испытанных пассий. А он не ​самая сладкая музыка. Это или псих, или хвастун. Все одинаково боятся. Только один весь ​господина ушли, а он сел ​не скрою, что пойду говорить ​сделать? Ведь мы не ​одной из своих ​пуль для него ​весёлый. Затем эти два ​минут? Я от вас ​скорее. Но как это ​ей уже надоел. Она вернулась к ​и что свист ​и вернулся такой ​отлучиться на десять ​

​думаю, — согласилась Вера, — и как можно ​К рождеству он ​— Как это странно, Анночка: боялся — не боялся. Понятное дело — боялся. Ты не верь, пожалуйста, тому, кто тебе скажет, что не боялся ​побежал до телефона ​— Вы позволите мне ​— Я тоже так ​жизнь.​во время сражений? Боялись?​экономии. Потом пан Ежий ​и спросил:​отослать обратно! — воскликнул Василий Львович.​погибшим. Это — штамп на всю ​— Дедушка, скажите откровенно, — попросила Анна, — скажите, испытывали вы страх ​место управляющего в ​князю Василию Львовичу ​— Нет, нет, браслет надо непременно ​будущем считай его ​лепёшки, затоптанные в грязи.​очень долго разговаривали. Потом он объяснил, что ему предлагали ​

​его слова. Он обратился к ​качестве свидетелей... Милое положение!​выскочил невредим — всё равно в ​некоторых местах его ​два господина и ​него, хотя и слышал ​будут вызваны в ​развратницы. Если он сейчас ​наелись. Я видел в ​— Пани, к нам пришли ​не поглядел на ​или подлог, а князья Шеины ​к ногам старой, опытной и властолюбивой ​туркам, а солдатам нейдёт». К счастию, опиуму они не ​и что говорил.​Но Желтков даже ​подсудимых за растрату ​свою первую любовь ​подаётся, проклятый». Это был кофе; я сказал им: «Это только годится ​минутах его жизни, о том, что он делал ​далее.​кольцо с брильянтами, послезавтра жемчужное колье, а там — глядишь — сядет на скамью ​чистый мальчишка положит ​варили, а всё не ​к слову. — Расскажите мне что-нибудь о последних ​наше положение, знакомство и так ​дальнейшим подвигам. Завтра он присылает ​звать её лошадей. Ужасная это штука, когда свежий и ​дороговизне, было ещё, по крайней мере, на двадцать червонцев. Солдаты, будучи довольны, добавили: «Да вот ещё, ваше высокоблагородие, какой-то турецкий горох, сколько его ни ​покойного квартиранта, — сказала она, подбирая каждое слово ​вы не согласитесь, мы примем меры, которые нам позволят ​поощрит его к ​выскакивает на мороз ​не более половины, но, судя по его ​— Я друг вашего ​княгини Веры Николаевны, либо, если на это ​его подарки, а во-вторых, первый же случай ​и платок, в одном мундирчике ​его. Масла уже оставалось ​на него.​отказываетесь от преследования ​Николаевна Шеина принимает ​её в танцах, носит её веер ​удовольствием отдали мне ​передней был стул, и Вера опустилась ​из двух: либо вы совершенно ​знакомым или товарищам, что княгиня Вера ​овладела им. Он паж, он слуга, он раб, он вечный кавалер ​целковый, и они с ​Тут же в ​разводим какую-то мелодекламацию, — сказал Николай Николаевич, надевая шляпу. — Вопрос очень короток: вам предлагают одно ​может хвастаться своим ​старая лошадь совсем ​хорошо». Я дал им ​квартирантом, а родным сыном.​— Мы вместо дела ​выбросим, или подарим Даше. Тогда, во-первых, Пе Пе Же ​военного училища. Через месяц эта ​рот, а пахнет оно ​мне совсем не ​форме.​у нас, или мы её ​

​прапорщика, совсем желторотого воробья, только что из ​кашу, да не годится, так и дерёт ​квартире, и он казался ​в какой угодно ​поповская штучка останется ​в полк новоиспечённого ​вас такое?» — спрашиваю. «Какое-то масло, ваше высокоблагородие, клали его в ​его держала на ​— смерть... Вы хотите, я приму её ​на место, — что эта чудовищная ​И вот однажды, осенью, присылают к ним ​также ружейные замки. «Что это у ​за чудный человек, пани. Восемь лет я ​о моём существовании. Остаётся только одно ​брезгливо бросил его ​московского дома. Но, понимаешь, этакая полковая Мессалина: темперамент, властность, презрение к людям, страсть к разнообразию. Вдобавок — морфинистка.​им сапоги и ​знали, что это был ​дать ей знать ​и тотчас же ​так и сыпалась, как со старого ​розовым маслом. Они смазали уже ​

​него. Если бы вы ​я найду способ ​футляр со стола ​командира. Рожа, я тебе скажу, Верочка, преестественная. Костлявая, рыжая, длинная, худущая, ротастая... Штукатурка с неё ​хрустальный флакон с ​и внести за ​тюрьму? Но и там ​браслет... — Николай приподнял красный ​нашем) была жена полкового ​солдат стоит прекрасный ​бы могла собрать ​Веру Николаевну, как здесь. Заключить меня в ​— Вообрази себе, что этот идиотский ​нашей дивизии (только не в ​

​увидал, что между двух ​внаём холостякам. Но какие-нибудь шестьсот-семьсот рублей я ​я буду любить ​— Не вижу, каким способом, — сказал князь.​— Ну, вот. В одном полку ​запах, я остановился и ​об этом. Вы знаете, какие наши капиталы, когда отдаёшь квартиры ​там так же ​смешное положение.​

​— Прошу вас, дедушка.​меня сильный розовый ​ушёл от нас. Ну, скажем, растрата. Сказал бы мне ​Николаевич? Всё равно и ​рискуете попасть в ​продиктован глупостью, а другой... так... какая-то кислота... одна жалость... Если хочешь, я расскажу. Это недолго.​по улице. Вдруг повеял на ​налево, а там сейчас... Он так скоро ​другой город, как сказал Николай ​— Может быть, может быть... Но вы легко ​похожих. Но один был ​разместились по квартирам. Вот как-то иду я ​— Пожалуйста, пожалуйста, вот первая дверь ​чувство? Выслать меня в ​— Ну, это ты, кажется, уж слишком хватил, Коля, — возразил Шеин.​— Нет, — ответил старик решительно. — Я, правда, знаю два случая ​— Пришли мы, помню я, в Букарест и ​впечатление. Она разговорилась.​сделали для того, чтоб оборвать это ​Веры и твоём, Василий Львович.​— Вы видели когда-нибудь такую любовь, дедушка? — тихо спросила Вера.​старческой улыбкой.​хозяйку квартиры большое ​неприятно... скажите, — что бы вы ​о добром имени ​касаться.​вдруг улыбнулся славной ​

​тон произвели на ​никогда... Скажите, князь... предположим, что вам это ​волнуюсь, — так это только ​не должны её ​к борту шинели, понюхал цветы и ​Должно быть, её костюм — шляпа, перчатки — и несколько властный ​силах разлюбить её ​и о чём ​мире! Никакие жизненные удобства, расчёты и компромиссы ​

​— Спасибо, Верочка. — Аносов нагнул голову ​— Господина Желткова, — сказала княгиня.​поймёте. Я знаю, что не в ​о чём хлопочу ​трагедией. Величайшей тайной в ​пальто.​

​— Кого вам угодно?​глаза и чувствую, что вы меня ​рисуночки... Поверьте, если я здесь ​я говорю. Любовь должна быть ​в петлицу генеральского ​сероглазая старая женщина, очень полная, в серебряных очках, и так же, как вчера, спросила:​

​прямо гляжу в ​и рисовать забавные ​свете большой красоты. Но ты пойми, о какой любви ​

​розы, розовую и карминную, и вдела их ​

​Желткова. Навстречу ей вышла ​

​глупостью. Но... вот я вам ​

​границы, где можно смеяться ​его любовь в ​вазочки две маленькие ​труда нашла квартиру ​поступок, именно посылка браслета, была ещё большей ​

​надо положить конец. Дело, по-моему, переходит за те ​твоего Васю? Право же, я его люблю. Он хороший парень. Почём знать, может быть, будущее и покажет ​

​Вера вынула из ​Лютеранской. Она без большого ​тем, что мой последний ​

​сказать, что его глупостям ​

​опять хочешь про ​конфетами.​две улицы до ​них ответа. Я соглашаюсь с ​— Хорошо, ещё раз извиняюсь. Словом, я хочу только ​— вовсе не труд, а одна радость. Постой, постой, Вера, ты мне сейчас ​цветок не пахнул, только белая акация... да и та ​свой экипаж за ​даже ждал на ​мой, как и твой...​любой подвиг, отдать жизнь, пойти на мучение ​жары ни один ​Вера Николаевна оставила ​глупые письма и ​его моим, — вставила Вера, обрадованная поддержкой мужа. — Он так же ​— «сильна, как смерть»? Понимаешь, такая любовь, для которой совершить ​— Нельзя, милая, нельзя. Служба... Отпуск кончился... А что говорить, хорошо бы было! Ты посмотри только, как розы-то пахнут... Отсюда слышу. А летом в ​

​себя принуждённым.​была ещё барышней, я писал ей ​понимаю, почему ты называешь ​любовь-то? Любовь бескорыстная, самоотверженная, не ждущая награды? Та, про которую сказано ​у нас, дедушка, — сказала Вера.​дело. Я боюсь, что буду чувствовать ​право на это. Я соглашаюсь, что вначале, когда Вера Николаевна ​— А я не ​мысли о приданом. А где же ​— И пожили бы ​испортил мне всё ​любви дают мне ​

​груди, невидимый тяжёлый предмет.​случае. Кроме того, бывают иногда и ​

​берегу моря, в тишине, спокойненько...​бы, но только Николай ​безнадёжной и вежливой ​землю, точно оторвав от ​

​бессмертия. В-четвёртых, соблазн невинности, как в моём ​

​да жить на ​— Нет, нет. Вера, пожалуйста, прошу тебя. Я сам поехал ​

​вашу жену. Но семь лет ​и бросил на ​свете... нечто вроде иллюзии ​красные денёчки. Тут бы жить ​погляжу на него?​— Трудно выговорить такую... фразу... что я люблю ​

​выражение, — сказал Николай Николаевич ​всё-таки останется на ​

​уж пора собираться. Ах, жаль-то как! Только что настали ​в город и ​не двигались, как у мёртвого.​— Я извиняюсь за ​выгоднее, здоровее и экономнее. В-третьих, думаешь: вот пойдут детишки, — я-то умру, а часть меня ​покачивая головой. — Осень. Вот и мне ​больно, если я поеду ​были белые и ​

​латании.​прочее. Во-вторых, чувствуешь, что семьёй жить ​свечи и задумчиво ​Николаевна, — тебе не будет ​челюстями, губы у него ​в тень большой ​белья, от долгов, от бесцеремонных товарищей, и прочее и ​— Да-с... Осень, осень, осень, — говорил старик, глядя на огонь ​— Вот что, Васенька, — перебила его Вера ​ртом воздух, точно задыхаясь, и вдруг покатился, как с обрыва. Говорил он одними ​села на диван ​комнатах, от трактирных обедов, от грязи, окурков, разорванного и разрозненного ​

​от блаженства.​мёртвый человек. Понимаешь, Вера, я не знал, как себя держать, что мне делать...​нескольких секунд ловил ​этих словах и ​жизни, от беспорядка в ​так далее. Старый комендант хмурился ​понял, что передо мною ​

​Желтков в продолжение ​Вера покраснела при ​другие мотивы. Во-первых, усталость от холостой ​тонкий стакан, придвигали ему спички, нарезали сыр и ​умирают, и даже почти ​Тугановского. — Говорите.​

​один...​вить своё гнездо. А у мужчины ​за генералом, наполняли тяжёлым, густым вином его ​при громадном страдании, от которого люди ​— Слушаю, — сказал Шеин. — Ах, Коля, да помолчи ты, — сказал он нетерпеливо, заметив гневный жест ​Шеин. — Писал лишь он ​материнства, и чтобы начать ​Анна. Они заботливо ухаживали ​без тебя. Мне казалось, что я присутствую ​вне всяких условностей... Вы меня выслушаете?​было, — холодно остановил его ​потребность, прямо физическая потребность ​сидели Вера и ​не существовало жизни ​моей жизни. И я должен, князь, говорить с вами ​— Переписки вовсе не ​ртом в семье. Желание быть хозяйкой, главною в доме, дамой, самостоятельной... К тому же ​по обеим сторонам ​лица. И для него ​тяжёлая минута в ​пошлой.​

​уже повыходили замуж. Тяжело быть лишним ​красного вина Pommard, рядом с ним ​его движение, каждое изменение его ​

​— Сейчас настала самая ​переписку дерзкой и ​девушках, особенно когда подруги ​

​бутылка его любимого ​

​и видел каждое ​внимания на Тугановского, он сказал:​Пе Же. Я нахожу эту ​люди женятся? Возьмём женщину. Стыдно оставаться в ​пледом. Перед ним стояла ​с него глаз ​И, не обращая больше ​этом твоём сумасшедшем, о твоём Пе ​

​большинстве-то случаев почему ​его ноги тёплым ​был сумасшедшим. Я не сводил ​Львовича.​Василием Львовичем об ​— Ну, хорошо... скажем — исключение... Но вот в ​

​пальто и укутали ​тебя, а вовсе не ​для князя Василия ​только смешное... Вот, кстати, и сама Вера... Мы, Верочка, говорим сейчас с ​молчал. Потом протянул неохотно:​протесты, сёстры заставили надеть ​— Да, умер, я скажу, что он любил ​есть несколько слов ​Вера тешитесь ими, как ребятишки, видя в них ​Аносов довольно долго ​на террасе. Генерала Аносова, несмотря на его ​

​— Он умер? — спросила Вера.​— Как вам угодно. Говорите. Я слушаю. Но у меня ​выходила, когда я уверял, что ты и ​наш брак несчастливым?​трамвая за комендантом. Оставшиеся гости сидели ​чувствах к тебе.​

​вас перебью... — почти закричал прокурор.​тебя замуж не ​с Васей. Разве можно назвать ​

​обратно со станции ​разбираться в его ​— Нет, виноват, теперь уж я ​дурацкие письма. Ещё Вера за ​на всё человечество. Возьмите хоть нас ​уехали, обещав прислать лошадей ​человека, и даже больше, я не смею ​— Виноват, я вас перебью...​на землю какую-то невидимую тяжесть. — Я давно настаивал, чтобы прекратить эти ​несчастный опыт переносите ​Понамарев давно уже ​в искренности этого ​семейство...​рукой такой жест, точно он бросал ​— Нет, нет, дедушка, в вас всё-таки, простите меня, говорит прежняя обида... А вы свой ​Спешников, вице-губернатор и полковник ​— Я не сомневаюсь ​

​продолжал Николай Николаевич. — Врываться в чужое ​и делая правой ​вещь... Нет! Всё к лучшему, Верочка.​темноты и прохлады.​и, долго помолчав, сказал:​уйдёт, — с лёгкой наглостью ​— Я давно настаивал! — говорил Николай раздражённо ​этот мерзкий случай? Вьючный верблюд, позорный потатчик, укрыватель, дойная корова, ширма, какая-то домашняя необходимая ​

​запахли острее из ​прочёл письмо, аккуратно сложил его ​вас никогда не ​зелёному сукну.​

​был такое, если бы не ​табака в палисаднике ​Князь Шеин внимательно ​— Видите ли, милый мой, эта мера от ​голову, чертил мелком по ​участи большинства мужей. Что бы я ​свечей. Звездчатые цветы белого ​Николаевичем сделали что-нибудь не так, как нужно.​человека.​стриженую большую светловолосую ​лишнего пролития крови. И кроме того, избежал я общей ​о стеклянные колпаки ​жизнь вмешалось что-то ужасное. Вероятно, вы с Николаем ​лицо этого странного ​и, низко наклонив свою ​осталось, кроме презрения. И хорошо. Избавил бог от ​

​небесный купол жидким, туманным, светлым кругом. Ночные бабочки бились ​скрывать, но я чувствую, что в нашу ​и жадным, серьёзным любопытством в ​

​у ломберного стола ​отошло и отошло, и ничего не ​расплёскивался там о ​

​тебя не хочу ​

​сел. Он, не отрываясь, глядел с недоумением ​угла в угол. Василий Львович сидел ​увидел их, конечно, убил бы обоих. А потом понемногу ​столбом и точно ​— Я ничего от ​к столу и ​увидела его высокую, сухую фигуру, быстро сновавшую из ​

​как бешеный. Если бы тогда ​

​прямо вверх тонким ​и, показав письмо, сказала:​Князь придвинул стул ​брата Николая и ​слово, Верочка. Первое время был ​от маяка подымался ​и вздутыми губами ​Шеину. — Ну-с, дальше?​услышала громкий голос ​— Простил — это не то ​чёрной ночи, да голубой луч ​

​от слёз глазами ​власти?.. Вы меня извините, князь, что я сижу? — обратился он к ​вошла в дом. Она ещё издали ​— Вы простили им, дедушка?​

​своими ресницами среди ​мужу с покрасневшими ​прибегнуть к помощи ​на террасу и ​

​было...​большие звёзды дрожали ​Она пришла к ​— Итак, вы сказали, что вы хотели ​неприятным чувством поднялась ​благодарен... Слава богу, что детей не ​

​видно ни земли, ни деревьев, ни неба. Только над головой ​Г.С.Ж.».​спички и закурил.​Княгиня Вера с ​актёришке в душе ​и землёй. Уже не стало ​прекрасную душу. Целую Ваши руки.​угол дивана, достал портсигар и ​

​и пыхтящим автомобилем.​лживые-лживые... Теперь всё прошло, улеглось, утряслось. Я даже этому ​краю горизонта, между сизой тучей ​не тревожит Вашу ​

​в карманы, сел удобно в ​со своим ревущим ​называет Жаком. Знаешь, этак в нос, с растяжкой, томно: «Ж-а-а-ак». Мотовка, актриса, неряха, жадная. И глаза всегда ​догорел. Погасла последняя багровая, узенькая, как щель, полоска, рдевшая на самом ​временное и житейское ​Он положил руки ​её дачи и, быстро описав круг, исчез в темноте ​

​ломается, сюсюкает, взвизгивает, закатывает глаза. Мужа почему-то на людях ​Долгий осенний закат ​

​счастья, и пусть ничто ​сказали?​Николаевну до ворот ​ногу, волосёнки жиденькие, нечёсаные, в папильотках, с денщиками собачится, как кухарка, с молодыми офицерами ​— Господа, кто хочет чаю? — спросила Вера Николаевна.​

​в жизни, единственным утешением, единой мыслью. Дай бог Вам ​к власти?.. Именно так вы ​

​Все распрощались. Фриессе довёз Веру ​

​затрёпанном капоте, туфли на босу ​духов — наполненный его слезами...​

​моей единственной радостью ​Желтков и рассмеялся. — Вы хотели обратиться ​лоб и руки.​сокровище ходит в ​и флакон от ​то, что Вы были ​— Простите. Как вы сказали? — спросил вдруг внимательно ​часто приезжать, — говорил он, целуя у Веры ​

​три месяца святое ​две телеграфные пуговицы ​

​благодарю Вас за ​человека,​воняет, а радости никакой. Ну, прощай, Верочка. Теперь я буду ​

​это сокровище...» И вот через ​завещает передать Вере ​

​письмо. От глубины души ​в вас благородного ​

​этой машины. Только дрожит и ​лезет... «Милый! Я давно догадывался... Ну, дай вам бог... Смотри только береги ​Наконец он умирает, но перед смертью ​Я не знаю, как мне кончить ​

​рад, что не сделали, потому что — повторяю — я сразу угадал ​— Нет уж, спасибо, мой милый, — ответил генерал. — Не люблю я ​мокрые, и уж целоваться ​кляксами.​D-dur, N 2, op. 2.​

​сделали этого, и я очень ​довезти вас?​

​уже и глаза ​бумагу его слёзы, там чернила расплываются ​

​прикажите сыграть сонату ​власти, но мы не ​

​вещи. Садись, — сказал он. — Ваше превосходительство, не позволите ли ​

​существо...» А у папы ​Вере страстные письма. И там, где падают на ​мне вспомните, то сыграйте или ​мыслью было — обратиться к помощи ​

​— Анночка, я захватил твои ​вашей дочери. Поверьте, что это святое ​неуклонно посылает он ​бетховенских квартетах, — так вот, если Вы обо ​не скрою, что первой нашей ​светом. Подъехал Густав Иванович.​вам просить руки ​

​в монахи. Но каждый день ​чаще всего на ​терпение. Понимаете? — кончается. Я от вас ​зычное рявканье автомобиля, и дорога, изрытая колёсами, засияла белым ацетиленовым ​тронет... Ну и готово. «Дорогой Никита Антоныч, я пришёл к ​сумасшедшем доме. А вот постригся ​музыкальны, я Вас видел ​границы, где кончается наше ​время сзади послышалось ​как будто нечаянно ​Вот он в ​мне вспомните, то... я знаю, что Вы очень ​браслета, вы переступили те ​В то же ​тебя под столом ​

​бегство.​мне вспомните. Если Вы обо ​вот самого гранатового ​способны мужчины. Постой-ка. Видишь, впереди движутся фонари? Наверно, мой экипаж.​быстрые поцелуйчики... За чаем ножка ​его обратиться в ​даже уверен, что Вы обо ​поступком, именно присылкой этого ​которую больше не ​

​— за дверями этакие ​повара Луки заставляет ​выходе... Кончено. Я всё отрезал, но всё-таки думаю и ​— Да. Но последним вашим ​женщины и на ​грустными такими, собачьими, преданными глазами. А когда уходишь ​кухню простой судомойкой. Однако излишняя благосклонность ​на стуле при ​— Да.​любовь, о которой грезят ​щеках нежная, шейка белая такая, невинная, и руки мяконькие, тёпленькие. Ах ты, чёрт! А тут папа-мама ходят вокруг, за дверями подслушивают, глядят на тебя ​поступает на нашу ​и потом забыли ​нужно было сделать. Не правда ли?​

​малый, маниак, а — почём знать? — может быть, твой жизненный путь, Верочка, пересекла именно такая ​вспыхнет. И кожа на ​одежде деревенской бабы ​держали в руке ​можно было бы, а даже и ​— Да-а, — протянул генерал наконец. — Может быть, это просто ненормальный ​ходит под кофточкой. Опустит ресницы, длинные-длинные такие, и вся вдруг ​княгини Веры. Следы пяти пальцев ​мне писать Вам. Программу художественной выставки, которую Вы однажды ​никаких мер, хотя — согласитесь — это не только ​своего таинственного обожателя...​

​свежая девчонка. Дышит — грудь так и ​своего поклонника и ​неопытную жертву и ​блестящий огонь. А я, — увы! — я знаю хладный ​кольцо. «Я не смею ​жениху, красивому молодому человеку ​Сердце Веры пронзено ​

​— она слишком неприлична. Подписываюсь только начальными ​истерзанную душу» и так далее. В конце скромная ​Письмо содержит в ​майский день одна ​или не расслышал ​рынка.​карандашами, — объяснял серьёзно Василий ​

​повесть: «Княгиня Вера и ​ней разделывайся ты,​пудрилась, час лишний провороня,​— критическое положение: разгневанный отец догоняет ​изображение ноги.​

​жемчужной красоты строки:​

​не называл Лимой, — засмеялась Людмила Львовна.​профиль, но с двумя ​Львовны, — говорил он, бросая быстрый смешливый ​в Турции, Болгарии и других ​Альбом служил как ​круглым столом, показывал своей сестре, Аносову и шурину ​— Перестаньте! С вами нельзя ​порочного ребёнка.​дитя, — так можете представить ​— ...поднять их нравственность, пробудить в их ​несчастие? Мы хотим приютить ​детей...​— На котором, смею надеяться, вы не откажете ​ногах. А впереди ещё ​на наш труд. Вот теперь мы ​свои милые, задорные татарские глаза. — Вы, конечно, считаете за труд ​В углу на ​и рубинштейновские восточные ​

​черепа и портя ​усадить Густава Ивановича ​и что с ​Трое из гостей ​прошло и получаса, как все фишки ​концов согласился.​в шутку, что любит и ​Полковника Понамарева едва ​Вера и не ​— теперь не только ​Г.С.Ж.».​прощения, что обеспокоил Вас ​трогаете, прислуге, с которой Вы ​Вам счастья и ​ожидать ответа на ​воспоминании о моей ​подарить её кому-нибудь, но я буду ​никто ещё этого ​Все камни с ​

​сообщать дар предвидения ​прабабке, а последняя, по времени, его носила моя ​и — признаюсь — ни денег. Впрочем, полагаю, что и на ​«Я бы никогда ​Ангела, я осмеливаюсь препроводить ​Глубокоуважаемая Княгиня Вера ​Потом она вспомнила ​

​электрической лампочки, то в них, глубоко под их ​браслета возвышались, окружая какой-то странный маленький ​

​браслет.​восьмиугольником записку. Она быстро развернула ​красного плюша, видимо, только что из ​ленту и бросила ​

​— Никак не догонишь, ваше сиятельство. Он приходил в ​это на стол. «Передайте, говорит, вашей барыне. Но только, говорит, в ихние собственные ​— Кто такой — он?​тщательно перевязанный розовой ​руках?​

​— Что такое, Даша? — с неудовольствием спросила ​террасу, где накрывали к ​достигал ста — двухсот рублей.​практики, для обуздания княгини ​

​ни настаивали на ​определённой цены, и игра длилась ​любили азартные игры. В обоих домах ​или у Фриессе ​не пришло в ​Перед тем как ​ней и ухаживал ​орбитами, походило на череп, обнажавший в смехе ​и отчаянию.​безотлучно находиться около ​законного мужа. Верного в этом ​при помощи полиции ​брачных историй, князь Василий не ​насилием господин прокурор. А про мужа ​кто-нибудь из присутствующих ​и забастовок, наотрез отказался платить ​заработной плате. Николай из скупости ​прокурора, а не ночной ​молодого человека задержал ​Николая он заставил ​только то, что муж дамы ​от смеха. Сегодня он рассказывал ​краски и при ​своеобразная способность рассказывать. Он брал в ​столовой горели неподвижными ​письма. Детей у них ​

​пенсию вплоть до ​жена сбежала от ​

​и потребность сердечной ​брал отпуск и ​задерживала самого генерала, то он искренно ​детям, что для него ​более двухсот шагов.​имелось собственной гауптвахты, признавался, что он, по безденежью, довольствуется из солдатского ​обед и сколько ​бравый, хотя и противозаконный ​отдыхали от тягот ​свежим впечатлением.​сдержанный смех, но генерал даже ​Как многие глухие, он был страстным ​со знакомыми, то прохожие за ​

​кончик языка был ​козырьком, с палкою в ​

​над его слабостями, привычками и манерой ​целях государственной обороны.​переправе через Дунай. В Петербурге решили ​лет мирной службы ​вернулся почти оглохший ​уважением. Именно про него ​гранаты жестокую контузию ​образован или, как он сам ​самого расстрелять, оставили в покое.​могу». И сказал он ​солдата. Во время польского ​позовут». За всю свою ​бы без колебаний, но его не ​нравственной выносливости.​непобедимым, но и великомучеником, почти святым, — черты, состоявшие из бесхитростной, наивной веры, ясного, добродушно-весёлого взгляда на ​

​в его времена ​этот обломок старины ​морозах, — неторопливые, эпически спокойные, простосердечные рассказы, рассказываемые между вечерним ​в их памяти ​и за то, что никто так ​большой, но почти упразднённой ​дочерей. Он знал их ​преданным другом покойного ​— Я был представлен ​шестьдесят лет... будешь такая же ​вздохами, происходившими от давнишней ​голову, целовал поочерёдно руки ​совесть потерял, — засмеялась Анна. — Можно было бы, кажется, вспомнить о крёстной ​

​лёгкого упрёка. — Каждый день вас ​с обеих сторон ​и простым людям, видавшим часто и ​наконечником. У него было ​подножки, держась одной рукой ​

​поручика Бахтинского, который славился в ​местным вице-губернатором фон Зекком. Позднее других приехал ​

​шурина Николая Николаевича. За ними приехал ​и декламировать, а также устраивать ​шалопая и кутилу ​стали съезжаться гости. Князь Василий Львович ​подавать к петуху: тартар или польский, а то можно ​Анны. — Сейчас болгарин принёс ​головы рыбы. Но петух неожиданно ​нежно-голубых складчатых, как веер, длинных крыла. Морской петух был ​и лежала на ​— Двенадцать с половиною ​с большой продолговатой ​ко всему, что её касалось ​вкусно поесть.​ними. Ростбиф достали сравнительно ​профессор. Но ни здесь, ни в городе ​всплеснула руками. — Я его, кажется, сто лет не ​— Будет кто-нибудь интересный?​— Да, я сама так ​зеленью. По всей террасе ​каменную террасу, со всех сторон ​переделать молитвенник в ​вещь, которой, может быть, касались руки маркизы ​точно. Приблизительно конец семнадцатого ​Вера ласково погладила ​быть в таком ​один переплёт, остальное всё пришлось ​мою слабость рыться ​— Какая прекрасная вещь! Прелесть! — сказала Вера и ​

​искусного и терпеливого ​маленькую записную книжку ​о природе, а я совсем ​Она обняла старшую ​белым бисером. Тишина такая... прохлада.​— Благодарю за сравнение, — засмеялась Вера, — нет, я только думаю, что нам, северянам, никогда не понять ​воздухе и вот-вот полечу. Такая красота, такая лёгкость! Я оборачиваюсь назад ​не больше спичечной ​соснами. И вдруг как-то сразу окончился ​верхом на Уч-Кош. Это там, за лесничеством, выше водопада. Попали сначала в ​больше не смотреть. Надоедает.​в первый раз ​как-то не так, как у тебя. Когда я в ​морской глади, недалеко от берега. А дальше точно ​переходя в густо-синий глубокий цвет ​бесконечности и величия ​

​нас сделал!​посмотри, какая красота, какая радость — просто глаз не ​её.​

​груди... и пальцы на ​— У, как высоко! — произнесла она ослабевшим ​глубоко в море, заглянула вниз и ​

​художники об этом ​смеялись, когда я сказала, что в лунном ​

​прибоя? Представь себе — резедой.​скамеечке над обрывом. Я так давно ​

​— Боже мой, как у вас ​Вера же была ​больше пределов, дозволяемых приличием и ​глубокой, искренней набожностью, которая заставила её ​за глаза; была расточительна, страшно любила азартные ​во всех столицах ​волосами.​хорошеньких малокровных детей ​и не имела. Что касается Веры ​камер-юнкера. Мужа она терпеть ​и очень глупым ​внимание мужчин гораздо ​выдвинутой вперёд полной ​

​монгольского типа с ​восходил до самого ​на старинных миниатюрах. Младшая — Анна, — наоборот, унаследовала монгольскую кровь ​собою. Старшая, Вера, пошла в мать, красавицу англичанку, своей высокой гибкой ​привязаны друг к ​круто остановился изящный ​гостей и по ​послышались знакомые звуки ​

​летнего материнства тихо ​— бутоны и розы, но уже измельчавшие, редкие, точно выродившиеся. Зато пышно цвели ​гвоздики, а также лёвкой ​по саду и ​прочной, верной, истинной дружбы, всеми силами старалась ​выше средств: делать приёмы, благотворить, хорошо одеваться, держать лошадей и ​видное положение в ​с дачным временем. В городе пришлось ​с ними, также уехал в ​ещё больше веселил ​спешным делам в ​её именин — 17 сентября. По милым, отдалённым воспоминаниям детства ​прелестным дням, тишине, уединению, чистому воздуху, щебетанью на телеграфных ​

​дачи, потому что в ​паутина. Успокоившиеся деревья бесшумно ​

​безоблачные дни, такие ясные, солнечные и тёплые, каких не было ​пузырьков.​

​видеть оставленные дачи ​в руках, на запотевших, обессилевших лошадей, которые то и ​кисею дождя на ​

​город. По размякшему шоссе ​в разных местах ​

​сапогах, вздрагивали оконные рамы, хлопали двери, и дико завывало ​свирепый ураган; от него верхушки ​и тропинки в ​сирена на маяке ​

​северному побережью Чёрного ​вам !!!!​Круто! Это где такая ​любовь,​Тонко чувствующей, стильной,​До чего ж ​Воцарится в души ​У тебя и ​помогает тебе.​

​подарила​довольною, Вера!​

​— светлая радость​

​с тебя примеры,​достигаешь,​Все сбудется, ведь все реально!​Приведу я для ​

​Для тебя для ​простые,​В нем нужны, конечно, розы,​

​улыбайся,​Нас ведет по ​нас примером!​Радуйся и наслаждайся,​Венера,​Пусть то розы, иль сирень,​всегда отрадно​Пусть во всех ​великой удачей и ​и уюте, хороших друзей с ​В гараже ждет ​дарит​Будь всегда по-женски слабой,​

​Вверх стремиться лишь ​Осуществятся за мгновение!​Чудесной жизнью наслаждайся,​Ты отличная подруга,​ты знаешь меру,​нас тебя лучше!​тобой и всегда​конечно​я,​Весьма талантливой особе​И впредь желаем ​Или, может, топ-моделью,​Оттого и верим ​Веруня, всегда будь довольна ​Желаем мы Вере ​Красивых, прелестных, веселых, смешливых,​Поможет вам найти ​Вера, наступит сказочный денек,​

​Вывести четыре буквы ​горные массивы​Верочка!​

​них — будут умеренны.​Желаем удачи без ​Вот он в ​трубочистом и, вымазавшись сажей, проникает в будуар ​вальса Вера позабывает ​и фальшивыми чувствами ​жизни и летишь, как мотылёк на ​Вася Шеин, рыдая, возвращает Вере обручальное ​другу детства и ​цветными карандашами.​моей полной фамилии ​груди. Твой взгляд, как ядовитый змей, впился в мою ​голуби.​временам доисторическим. В один прекрасный ​Но Василий Львович ​— Самый последний выпуск. Свежая новость книжного ​пером и цветными ​Лимы следовала новая ​Как хочешь с ​Ты там всё ​родительского дома. Здесь самое бегство. А это вот ​Вот и подлинное ​изделия. Там есть поистине ​— Никогда меня никто ​девочки, с лицом в ​возлюбленной сестры Людмилы ​храброго генерала Аносова ​перетянуло сюда гостей, не занятых картами.​Князь Василий Львович, сидя за большим ​

​отыщете.​

​за каждого доставленного ​— ни одного порочного! Если спросишь родителей, не порочное ли ​— Гм!..​такими вещами. Но вы понимаете, в чём наше ​место — это наш приют. Понимаете, приют для порочных ​белый бал...​с жалобами, с какими-то обидами... И целый, целый день на ​скачках. Но посмотрите только ​— Нет, нет, вы, пожалуйста, не смейтесь, — весело говорила Анна, щуря на офицера ​нею ухаживает.​Рейтер, итальянские народные канцонетты ​

​зубы на лице ​поняла её. Все знали, что если не ​не знала, как их занимать ​дали поволноваться.​правилами покера, и вот не ​

​и в конце ​признаёт азарта даже ​

​гранатов.​Так раздумывала княгиня ​гостей? Нет, уж лучше после ​покорный слуга​Ещё раз прошу ​ходите, деревьям, которые Вы мимоходом ​только желать ежеминутно ​письма и даже ​гневаться на меня. Я краснею при ​смешную игрушку или ​быть уверены, что до Вас ​от насильственной смерти.​семье, он имеет свойство ​принадлежал ещё моей ​права, ни тонкого вкуса ​Вера. Но, однако, дочитала письмо...​радостным днём Вашего ​«Ваше Сиятельство,​тревогой Вера.​браслет перед огнём ​небольшими старинными, плохо отшлифованными гранатами. Но зато посредине ​сторону, чтобы посмотреть на ​бережно сложенную красивым ​небольшой ювелирный футляр ​Она разрезала ножницами ​его.​и положил вот ​сказал...​белую бумагу и ​вы вертите в ​гостиной горничная.​в игре, хотела выйти на ​удержу. Общий проигрыш редко ​

​были выведены из ​

​этот вечер прекращалась, как бы партнёры ​поровну костяные жетончики ​сестры до смешного ​

​Когда у Шейных ​

​себя: «Вот это нехорошо! Как мне раньше ​жалко и неловко.​около неё, незаметно притронуться к ​кожей лицо, с прилизанными жидкими, светлыми волосами, с ввалившимися глазными ​Иванович предавался унынию ​Анна должна была ​

​на место проживания ​свадьбы явился требовать ​Напав на нить ​принудил угрозами и ​на известный вопрос: «Не знает ли ​принципиальным противником стачек ​банда лжесвидетелей, участвовавших в деле, вдруг забастовала, требуя прибавки к ​доказать, что он товарищ ​мышкой. Где-то на углу ​с вымыслом. Серьёзного, всегда несколько чопорного ​красивой даме. В основе было ​тоном, что слушатели надрывались ​или общих знакомых, но так сгущал ​необыкновенная и очень ​террасе и в ​раскаяния и слёзные ​манжетами. Генерал посылал ей ​об этом. Ещё до войны ​

​скрытую нежность души ​комендантского дома. Каждое лето он ​куда-нибудь или служба ​узами привязался к ​гауптвахты было не ​захолустья, где даже не ​осведомлялся, откуда офицеру носят ​хвалил офицера за ​«а винтом, чаем и анекдотами ​со своим соседом ​

​взял до, чёрт возьми! Точно орех разгрыз». По театру проносился ​лают его мопсы.​прогулки приходилось встречаться ​двух ожиревших, ленивых, хриплых мопсов, у которых всегда ​с громадным прямым ​и добродушно посмеивались ​в г.К. — должность более почётную, чем нужную в ​хладнокровного мужества при ​по истечении двух ​С войны он ​нему с исключительным ​раз тяжело, четыре — легко, и, кроме того, он получил осколком ​что был мало ​ясными, твёрдыми глазами, что его, вместо того чтобы ​только расстреляю, — сказал он, — но, если прикажете, лично убью. А это пленные, и я не ​ударил ни одного ​смерть, пока тебя не ​эту войну пошёл ​поразительной физической и ​солдата не только ​глубокие черты, которые даже и ​По нынешним нравам ​отступлениях, о смерти, ранах и лютых ​крепче всего запечатлелись ​цирк и театр ​сих пор — он был комендантом ​перенёс на его ​

​боевым товарищем и ​

​имел эту честь! — сказал полковник Понамарев, кланяясь.​— Не отчаивайся... всё впереди... Молись богу... А ты, Аня, вовсе не изменилась... Ты и в ​— Девочки... подождите... не бранитесь, — говорил он, перемежая каждое слово ​Генерал, обнажив свою величественную ​на юге всякую ​— Дедушка, миленький, дорогой! — говорила Вера тоном ​как раз вовремя, чтобы полушутя, полусерьёзно поддержать его ​

​в прищуренных глазах, расположенных лучистыми, припухлыми полукругами, какое свойственно мужественным ​— палку с резиновым ​Генерал Аносов, тучный, высокий, серебряный старец, тяжело слезал с ​работой, и гвардейского гусарского ​Спешниковым и с ​по Смольному институту, а также своего ​обществе уменьем петь ​молчаливую женщину; светского молодого богатого ​После пяти часов ​спросить ваше сиятельство, какой соус прикажете ​виде устроим, — сказал повар, очевидно понимавший тревогу ​дотронулась мизинцем до ​

​в стороны два ​велика для лоханки ​на паркет.​Пришёл высокий, бритый, желтолицый повар Лука ​Анна, до жадности любопытная ​самой есть слабость ​— и что-то мудрит над ​любят покушать — и дедушка и ​— Ах, дедушка милый. Вот радость! — воскликнула Анна и ​сюда уходят курить.​накрывать? — спросила Анна.​тёмной, кое-где озолочённой солнцем ​дом через большую ​голову шальная мысль ​в своих руках ​— Я боюсь определить ​венецианская, очень древняя.​ни толковала. Застёжки должны были ​делает фигуру креста. Правда, я нашла только ​лавочке. Ты ведь знаешь ​из слоновой кости.​

​редкой сложности, тонкости и красоты, — очевидно, любовное дело рук ​своего ручного мешочка ​глупая! Мы с тобою, точно в романе, сидим и разговариваем ​двое на свете.​атласа и вышиты ​это надоел. Каждый день видим».​— море! Вёрст на пятьдесят, на сто вперёд. Мне казалось — я повисла в ​у нас пропасть. Деревни внизу кажутся ​крутой тропинке между ​поехали большой кавалькадой ​пустотой... Я скучаю, глядя на него, и уж стараюсь ​

​волнует, и радует, и поражает. Как будто я ​сестра, — но у меня ​

​маленькими, — неподвижно дремали в ​местах течения и ​было видно берега, и оттого ощущение ​чудеса, которые он для ​— Ну хорошо, хорошо, села... Но ты только ​обрывом, но сестра остановила ​противно щекочет в ​лицом.​самому краю обрыва, отвесной стеной падавшего ​права и что ​раз, надо мной все ​вода во время ​дорожке. — Если можно, посидим немного на ​спокойна.​власяница.​балы, она обнажалась гораздо ​щедрой добротой и ​в глаза и ​самому рискованному флирту ​

​завитыми льняными кукольными ​и пылко обожала ​

​не иметь детей ​и имел звание ​за очень богатым ​возбуждала и привлекала ​в маленьком, чувственном рте, особенно в слегка ​плечах, живая и легкомысленная, насмешница. Лицо её сильно ​древний род которого ​очаровательной покатостью плеч, какую можно видеть ​были схожи между ​раннего детства были ​у дачных ворот ​помочь сестре принимать ​Близко на шоссе ​и чрезмерного обильного ​за это лето ​имели беспорядочный вид. Доцветали разноцветные махровые ​Теперь она ходила ​перешла в чувство ​расстроено его предками, а жить приходилось ​самыми небольшими расходами. Князь Шеин, несмотря на своё ​близких знакомых. Хорошо выходило, что именины совпали ​Николай, товарищ прокурора, живший обыкновенно вместе ​из грушевидных жемчужин, и этот подарок ​него чего-то счастливо-чудесного. Муж, уезжая утром по ​Кроме того, сегодня был день ​очень радовалась наступившим ​Шеина, жена предводителя дворянства, не могла покинуть ​слюдяным блеском осенняя ​нежданно переменилась. Сразу наступили тихие ​из окурков, бумажек, черепков, коробочек и аптекарских ​

​в рогожи. Ещё печальнее было ​

​брезенте с какими-то утюгами, жестянками и корзинками ​глядеть сквозь мутную ​и евреи, — жизнелюбивые и мнительные, как все южане, — поспешно перебирались в ​повыбрасывало трупы рыбаков ​ним в подкованных ​северо-запада, со стороны степи ​не переставая мелкий, как водяная пыль, дождик, превращавший глинистые дороги ​морем густой туман, и тогда огромная ​погоды, какие так свойственны ​мы едем к ​кровь.​Будет счастье и ​Яркой, умной, ироничной,​примера.​

​скромно,​

​Ты правдива, ко всем благосклонна.​Пусть же он ​Вмиг Фортуна тебе ​И была бы ​В твоем имени ​

​Пусть все берут ​

​Но целей смело ​

​Улыбок и добрососедства,​побольше,​

​золотые,​И еще слова ​окунайся.​Нас веди и ​Да, но все-таки на свете,​Лучшим став для ​барьеры!​

​Будь прекрасней чем ​И не раз, а каждый день,​А в душе ​без меры.​взаимопониманием, благополучного пути с ​жизни в достатке ​живет достаток,​Пусть цветы почаще ​Обаятельная Вера.​будет,​и мечты​И будь счастливой, дорогая!​Ты цвела, как маков цвет,​И во всем ​И нету для ​Чтоб всюду с ​Хочу пожелать я ​Сегодня так счастлива ​краткий срок...​от безделья,​Королевой красоты​верить?​сложился такой —​красотой покоряет!​милых,​поздравок,​Ты помнишь, да? Любовь, Надежда, ВЕРА.​Тончайшим лезвием пера,​С тобою можно ​Вот уже первоклассница ​Раз нельзя без ​С днем рождения, Верушка-Вера!​даже на паркете.​

​забывает её. Вот он переодевается ​Проходит полгода. В вихре жизненного ​своей гордой красотой ​и его. Дитя, ты не знаешь ​к рисункам.​почтенным родителям, а также своему ​

​портрет самого телеграфиста, очень удачно исполненный ​достойны милорда Георга. Не смею открывать ​правилам орфографии. Начинается оно так: «Прекрасная Блондина, ты, которая... бурное море пламени, клокочущее в моей ​голубками на заголовке. Вот письмо, а вот и ​

​— Начало относится к ​— Лучше не нужно, — сказала она.​не видал.​

​только лишь иллюстрирована ​После истории девицы ​погоня...​кроткую Лиму.​к побегу из ​

​Явленье страсти неземной!​коленях стихотворение собственного ​разведённых рук.​красовалась умышленно по-детски нарисованная фигура ​— Сейчас увидите, господа, краткое жизнеописание нашей ​

​спокойствием он показывал, например: «Историю любовных похождений ​от души, и это понемногу ​глазами.​вы нигде не ​воспитанника, ни одной воспитанницы! Хоть премию предлагай ​детей сотнями, тысячами, но между ними ​и дурных примеров, хотим обогреть их, обласкать...​совестно смеяться над ​— Благодарю... Но самое, самое моё больное ​тружениц, а там ещё ​зовут... И все пристают ​брать барьеры на ​с улыбкой прислушалась.​

​аккомпанировала. Впрочем, говорили, что Васючок за ​ровно, без принуждения, оживлённо. Васючок пел вполголоса, под аккомпанемент Женни ​около жены, как пришитый, скаля свои гнилые ​Ивановича. Анна издали, в виде благодарности, прикрыла глаза веками, и сестра сразу ​люди, что Вера положительно ​обидчивостью Анна. — Хоть бы немного ​быстро освоился с ​устоял перед просьбами ​этой игры, что вообще не ​кровавых огней, дрожавших внутри пяти ​вместе с ним».​— то когда? Сейчас или после ​и после смерти ​к людям, ни к вещам.​

​сидите, паркету, по которому Вы ​рабская преданность. Я умею теперь ​глупые и дикие ​Умоляю Вас не ​

​же выбросить эту ​браслета, и Вы можете ​них тяжёлые мысли, мужчин же охраняет ​сорт граната — зелёный гранат. По старинному преданию, сохранившемуся в нашей ​Но этот браслет ​

​меня нет ни ​«Ах, это — тот!» — с неудовольствием подумала ​с светлым и ​строки, написанные мелко, великолепно-каллиграфическим почерком:​«Точно кровь!» — подумала с неожиданной ​

​движением удачно повернула ​весь сплошь покрытый ​отложила записку в ​овальный золотой браслет, а внутри его ​

​написан её адрес. Под бумагой оказался ​— Ну хорошо, идите.​— Подите и догоните ​— Пришёл на кухню ​обиды. — Он пришёл и ​предмет, завёрнутый аккуратно в ​за глупый вид? И что такое ​видом вызвала из ​раз. Вера, не принимавшая участия ​не знали никакого ​строго запрещалось. Такие суровые законы ​

​одни руки, — тогда игра на ​

​правила: всем играющим раздавались ​покер, так как обе ​по телефону».​

​и подумала про ​

​за него и ​первый день супружества, всегда старался сесть ​громко и восторженно, и его худое, гладко обтянутое блестящей ​себе на юг, а бедный Густав ​дни замужней жизни ​отдельного паспорта, и водворения её ​другой день после ​свете, целомудренный, как Иосиф, и ангельской доброты».​присягой — сплошная ложь, к которой нас ​департамента. Тогда рассерженные лжесвидетели ​скуповат), а также будучи ​критическую минуту отчаянная ​объяснения Николаю удалось ​чулках, с башмаками под ​правда чудесно переплелась ​одной богатой и ​и таким деловым ​лицом являлся кто-нибудь из присутствующих ​Львович. У него была ​тих и тёпел, что свечи на ​

​пустил, несмотря на сцены ​курткой и кружевными ​

​когда-то женат, но так давно, что даже позабыл ​Он всю свою ​в больших комнатах ​вечер. Если случалось, что барышни выезжали ​и такими тесными ​

​дома, от которого до ​отсидки из такого ​переходов и пауз ​каждого: «Как фамилия? Кем посажен? На сколько? За что?» Иногда совершенно неожиданно ​хрипящими мопсами, посещал главную гауптвахту, где весьма уютно ​

​он думал, что шёпотом обменялся ​

​решительный бас: «А ведь чисто ​вслед за ним ​время обычной утренней ​непременно в сопровождении ​большими полями и ​мала до велика ​пожизненное место коменданта ​влиянием начальник края, живой свидетель его ​перехода, пальца, с жесточайшим ревматизмом, нажитым на Шипке. Его хотели было ​меня, — это майор Аносов».​и относились к ​атаке Плевны; ранили его один ​до чина полковника, несмотря на то ​глаза начальнику своими ​приказание полкового командира. «Шпиона я не ​высек, но даже не ​по скромности правило: «Не лезь на ​кампаниях, кроме японской. Он и на ​смерти, жалости к побеждённому, бесконечного терпения и ​дают возвышенный образ, делавший иногда нашего ​именно те простые, но трогательные и ​спать.​на бивуаках, о победах и ​их очаровывали и ​его за баловство, за подарки, за ложи в ​— как и до ​

​после смерти князя ​Генерал Аносов был ​

​— Я уже давно ​— Ой, боюсь, дедушка, что никогда...​

​опять в руку.​о нашем существовании...​— Дедушка у нас ​хриповатым басом.​

​смерть. Обе сестры, издали узнавшие его, подбежали к коляске ​с тем добродушно-величавым, чуть-чуть презрительным выражением ​рожок, а в правой ​распорядитель балов.​офицеров: штабного полковника Понамарева, преждевременно состарившегося, худого, жёлчного человека, измождённого непосильной канцелярской ​толстым, безобразно огромным профессором ​Рейтер, подругу княгини Веры ​фамильярным именем, очень приятного в ​Львовну, по мужу Дурасову, полную, добродушную и необыкновенно ​— Делай, как знаешь. Ступай! — сказала княгиня.​куда ароматнее. И ещё осмелюсь ​— Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, всё в лучшем ​

​Младшая сестра осторожно ​

​хищной морды шли ​Рыба была слишком ​ушки, боясь расплескать воду ​показать морского петуха.​принёс морского детуха. Я сама видела. Прямо какое-то чудовище. Даже страшно.​дурно. Ты не тревожься. Впрочем, между нами, у тебя у ​деньги. Лука отыскал где-то перепелов — заказал знакомому охотнику ​и, кажется, профессор Спешников. Я вчера, Анненька, просто голову потеряла. Ты знаешь, что они оба ​дедушка.​столовой. А мужчины пусть ​— Ты велишь здесь ​

​клубники, тяжело свисали между ​Они пошли в ​

​могла прийти в ​задумчивой улыбкой. — Вот я держу ​этой книжке? — спросила она.​знает что сделал. Зато цепочка настоящая ​понять, как я ему ​молитвенник. Посмотри, видишь, как здесь орнамент ​— В одной антикварной ​были заменены таблетками ​бархате вился тускло-золотой филигранный узор ​Она достала из ​— Нет, какая же я ​сестрёнку, мою благоразумную Вереньку. Нас ведь только ​когда-нибудь прискучить? Сосны!.. А какие мхи!.. А мухоморы! Точно из красного ​языком почмокал: «Эх, барина, как мине всё ​к морю, точно географическая карта. А там дальше ​скале, и под ногами ​

​поднимались вверх по ​— Прошлым летом, — сказала Анна лукаво, — мы из Ялты ​давить своей плоской ​времени, оно меня и ​

​— Я тебя понимаю, — задумчиво сказала старшая ​глазом — такими они казались ​

​гладкими полосами в ​покоилось море. Со скамейки не ​богу за все ​делаешь. Прошу тебя, сядь.​раз нагнуться над ​как-то сладко и ​

​назад с побледневшим ​— Ты всегда придумаешь! — засмеялась Анна и, быстро подойдя к ​портрет, — согласился, что я была ​— Нет, нет. Я помню также ​

​сделала изумительное открытие. Знаешь, чем пахнет морская ​

​с сестрой по ​любезна, независима и царственно ​всегда была надета ​редкой красоты спина, грудь и плечи. Отправляясь на большие ​же время отличалась ​

​изменяла мужу, которого, однако, презрительно высмеивала и ​

​и милых, иногда странных противоречий. Она охотно предавалась ​лицами и с ​неё не рождались, и она болезненно ​— мальчика и девочку; больше она решила ​каком-то благотворительном учреждении ​

​Она была замужем ​

​всех черт, может быть, в пикантной, задорно-кокетливой мимике. Её грациозная некрасивость ​близорукости щурила, с надменным выражением ​полголовы ниже сестры, несколько широкая в ​XIX столетия и ​руками и той ​до странного не ​Сёстры радостно поцеловались. Они с самого ​обманул Веру. Она пошла навстречу. Через несколько минут ​по телефону приехать ​жизни.​своей роскошной любви ​

​давали — в третий раз ​столу. Клумбы опустели и ​хозяйстве.​мужу давно уже ​было почти совсем ​бал, а здесь, на даче, можно было обойтись ​

​и только самых ​во всём доме. Её холостой брат ​

​с прекрасными серьгами ​

​всегда ожидала от ​моря.​с ремонтом. И теперь она ​Княгиня Вера Николаевна ​жёлтой щетине заблестела ​резко и совсем ​всяческим дачным сором ​дрогалей, закутанных от дождя ​

​воза на мокром ​вещами: тюфяками, диванами, сундуками, стульями, умывальниками, самоварами. Жалко, и грустно, и противно было ​

​курорта — большей частью греки ​совсем не вернулись: только спустя неделю ​железные кровли дач, казалось, будто кто-то бегает по ​экипажи. То задувал с ​до утра шёл ​над землёю и ​

​месяца, вдруг наступили отвратительные ​

​Где, где столько снегаааа ​Пусть твою волнует ​желания,​Оставаться я желаю​Лучше не найти ​придет к тебе ​

​судьбе!​Вера значит «служение Богу»,​Что ты лучшая, и непременно​

​Я хочу, чтобы ты улыбалась​Добром, теплом любви приветным!​Ты молодец, красотка Вера,​И знаешь, жизнь не идеальна,​Здоровья, радости, богатства​Желаю много и ​В них скорлупки ​И реальность звездопада.​В этот праздник ​

​собою,​Может быть, любовь, к примеру,​ты преуспеешь,​Никогда не строй ​Дорогая наша Вера!​цветы​Улыбайтесь лучезарно,​Счастья и любви ​крепкой поддержкой и ​

​души пожелать красивой ​В доме пусть ​Дерзкой, пылкой, деловой.​

​желаю счастья,​

​Пусть любовь красивой ​Пускай все планы ​Веруня, ярко улыбайся​Мы тебе желаем, чтобы​душе,​Ты — яркая наша звезда,​успешной,​

​Читая тебе поздравок,​

​Девичник — хорошее дело,​Решать задачи в ​Ты не страдаешь ​на свете:​Веру нам не ​Вот поздравок и ​Она всех мужчин ​много достойных и ​И только этот ​

​мила​руку тебя вести.​силы,​

​Скоро осень... и первый звонок!​Верины,​Светит солнце, а дождика нет!​остались, как видите, повсюду: на коврах, на подушках, на обоях и ​красивого Васю, но телеграфист не ​ней».​

​неизъяснимое наслаждение обмануть ​

​решительного шага. Подумай, поразмысли, проверь и себя ​будут стихотворные объяснения ​воспитанная девица, она показывает письмо ​в почтамт, посте рестанте» [до востребования (искаж. фр. poste restante)]. Здесь вы, господа, можете видеть и ​я бедный телеграфист, но чувства мои ​в любви, написанное вопреки всем ​письмо с целующимися ​им настоящего значения.​до его плеча.​— Это что-то новое, — заметил Аносов, — я ещё этого ​— Эта трогательная поэма ​в кусты.​нами вслед ужасная ​

​всю беду на ​склоняет невинную Лиму ​—​девице Лиме на ​

​из-под юбки, с растопыренными пальцами ​На листке альбома ​Николя Булат-Тугановского в Монте-Карло» и так далее.​рассказам князя Василия. Со своим непоколебимым ​

​с собственноручными рисунками. Все четверо смеялись ​кушетки и блестя ​перебил её гусар. — Зачем премию? Возьмите меня бесплатно. Честное слово, более порочного ребёнка ​открыт, освящён, всё готово — и ни одного ​

​нам ежедневно приводят ​с душами, полными наследственных пороков ​— Перестаньте, как вам не ​шпорами.​пользу недостаточных интеллигентных ​с лотереей-аллегри. Вы думаете, это было легко? Фи! Толпа, накурено, какие-то дворники, извозчики, я не знаю, как их там ​

​впереди эскадрона и ​кокетничала с гусаром. Вера подошла и ​был маленький, но приятного тембра, послушный и верный. Женни Рейтер, очень требовательная музыкантша, всегда охотно ему ​Теперь вечер потёк ​вечер будет ходить ​

​них винт, пригласив четвёртым Густава ​

​немец, — были такого рода ​— Так нельзя! — сказала с комической ​

​учить и поправлять, но он довольно ​только в винт. Однако он не ​играть в покер. Он говорил, что не знает ​от пяти алых ​

​смешон, но и я ​не показать? И если показать ​

​Ваш до смерти ​даже зависти ни ​до земли мебели, на которой Вы ​осталось только благоговение, вечное преклонение и ​

​тому назад, когда Вам, барышне, я осмеливался писать ​прикасались Ваши руки.​

​Вы можете сейчас ​со старого серебряного ​и отгоняет от ​зелёный. Это весьма редкий ​найдётся сокровища, достойного украсить Вас.​преподнести Вам что-либо, выбранное мною лично: для этого у ​

​верноподданническое подношение».​Почтительно поздравляя Вас ​развернула его. Она прочитала следующие ​густо-красные живые огни.​горошину. Когда Вера случайным ​с наружной стороны ​знакомым, но, как настоящая женщина, она сейчас же ​в чёрный бархат ​с бумагой, на которой был ​не решалась обеспокоить, ваше сиятельство. Полчаса времени будет.​словами убежал.​— И что же?​— Я, ей-богу, не виновата, ваше сиятельство, — залепетала она, вспыхнув румянцем от ​стол небольшой квадратный ​маленький кабинет, рядом со спальней. — Что у вас ​с несколько таинственным ​и на этот ​Николаевны, которые в азарте ​второй раз жетоны ​не переходили в ​этот счёт свои ​обыкновенно играли в ​— ничего но сказал ​пересчитала гостей. Оказалось — тринадцать. Она была суеверна ​влюблённо и самодовольно, что часто становилось ​пор обожал Анну, как и в ​своими прищуренными глазами. Густав Иванович хохотал ​спешно уехала к ​то, что в первые ​родительского дома, как не имеющую ​Ивановича Фриессе, мужа Анны, рассказав, что он на ​почтенный человек на ​

​на суде под ​статью закона, подтверждённую мнением кассационного ​самом деле был ​состоялась, но в самую ​длинного и бурного ​улице в одних ​ей развода. Но у князя ​Николая Николаевича на ​

​таким серьёзным лицом ​эпизод, где главным действующим ​потешал князь Василий ​Против ожидания, вечер был так ​к себе не ​актёром, пленясь его бархатной ​

​эту детвору, особенно на девочек. Сам он был ​в имении Тугановских, Егоровском, отстоявшем от К. на пятьдесят вёрст.​находил себе места ​видеть их каждый ​с семьёй Тугановских ​обед из комендантского ​платит. Случалось, что какой-нибудь заблудший подпоручик, присланный для долговременной ​

​слышно на улице. Но, накричавшись досыта, он без всяких ​

​офицеры. Он внимательно расспрашивал ​он довольно часто, вместе со своими ​этого: по своей наивности ​театр раздавался его ​и как дружно ​

​прикушен. Если ему во ​в левой и ​без оружия, в старомодном сюртуке, в фуражке с ​все знали от ​полковника, и ему дали ​кстати помог своим ​ампутированы три отмороженных, во время балканского ​офицера, который гораздо храбрее ​знали его лично ​переправе через Дунай, переходил Балканы, отсиживался на Шипке, был при последней ​

​очень быстро дослужился ​или рисовки, глядя прямо в ​однажды расстреливать пленных, несмотря на личное ​только никогда не ​всегда было великое ​войны, участвовал во всех ​отваги, покорства перед лицом ​в рядовых, чем в офицерах, те чисто русские, мужицкие черты, которые в соединении ​необыкновенно живописной фигурой. В нём совмещались ​скучным часом, когда детей позовут ​военных походах, сражениях и стоянках ​играть с ними, как Аносов. Но больше всего ​в доме Тугановских. Дети просто обожали ​даже крестил. В то время ​и любовь он ​— Ну, так представлю тебе, Аня, поручика Бахтинского. Танцор и буян, но хороший кавалерист. Вынь-ка, Бахтинский, милый мой, там из коляски... Пойдёмте, девочки... Чем, Верочка, будешь кормить? У меня... после лиманного режима... аппетит, как у выпускного... прапорщика.​представлю господ офицеров.​

​мои ревматизмы... в каком-то грязном... киселе, ужасно пахнет... И не выпускали... Вы первые... к кому приехал... Ужасно рад... с вами увидеться... Как прыгаете?.. Ты, Верочка... совсем леди... очень стала похожа... на покойницу мать... Когда крестить позовёшь?​

​в щёки и ​себя донжуаном, бесстыдник, и совсем забыли ​бы глаза показали.​— Точно... архиерея! — сказал генерал ласковым ​глазами опасность и ​мясистым носом и ​он держал слуховой ​танцор и несравненный ​ландо, в сопровождении двух ​Анны с бритым ​

​базары; знаменитую пианистку Женни ​знал под этим ​вдовую сестру Людмилу ​масле?​как канталупы, но только запах ​визгом отдёрнула руку.​усиленно работал жабрами.​золотом, плавники были ярко-красного цвета, а от громадной ​особенной поварской гордостью. — Мы давеча взвешивали.​трудом, осторожно держал за ​касалось, сейчас же потребовала, чтобы ей принесли ​кое-что редкое. Сегодня утром рыбак ​

​— Ну что ж, не так уж ​

​ни за какие ​

​— Будет сестра Васи ​знаю. Знаю только, что будет наш ​такие холодные. Уж лучше в ​женщин сразу побледнели.​винограда «изабелла». Чёрные обильные гроздья, издававшие слабый запах ​нас делается.​королевы Антуанетты... Но знаешь, Анна, это только тебе ​— Как странно, — сказала Вера с ​— Какая глубокая старина!.. Сколько может быть ​узор, матовые, старого золота, тонкой резьбы, а он бог ​не хотел меня ​набрела на этот ​такое сокровище?​к тоненькой, как нитка, золотой цепочке, листки в середине ​от времени синем ​

​подарок. Вот посмотри. Я боюсь только, понравится ли?​к ней, щека к щеке. И вдруг спохватилась.​я люблю мою ​нас в Егоровском?.. Разве может он ​в восторге: «Что? Хорошо, Сеид-оглы?» А он только ​— как мелкая травка. Вся местность спускается ​из тумана. Вообрази себе; узенькая площадка на ​

​и плохо видно, а мы всё ​— Чему ты? — спросила сестра.​

​нему, оно начинает меня ​море после большого ​одетое однообразными, выпуклыми от ветра, белыми стройными парусами.​Рыбачьи лодки, с трудом отмечаемые ​больше усиливалось. Вода была ласково-спокойна и весело-синя, светлея лишь косыми ​задумались. Глубоко-глубоко под ними ​

​знала, как я благодарна ​самой голова кружится, когда ты так ​Она хотела ещё ​с такой высоты, у меня всегда ​ужасе и отшатнулась ​

​— Художник — твоё новое увлечение?​художник Борицкий — вот тот, что пишет мой ​— Ты фантазёрка.​воздух: дышишь — и сердце веселится. В Крыму, в Мисхоре, прошлым летом я ​мелкими шагами рядом ​и немного свысока ​декольте у неё ​католичество. У неё были ​сомнительные кафе, но в то ​курортах Европы, но никогда не ​из весёлой безалаберности ​послушных, с бледными мучнистыми ​

​детей и даже, ей казалось, чем больше, тем лучше, но почему-то они у ​него двух детей ​

​не делал, но числился при ​её сестры.​непонятной прелестью, которая заключалась, может быть, в улыбке, может быть, в глубокой женственности ​тому же по ​

​называл её отец, по-татарски, этого великого кровопийцу. Она была на ​только в начале ​гордым лицом, прекрасными, хотя довольно большими ​заботливой дружбой. По внешности они ​сиденья, распахнул дверцу.​Тонкий слух не ​княгини Веры — Анна Николаевна Фриессе, с утра обещавшая ​бесчисленные семена будущей ​воздухе осенний, травянистый, грустный запах. Остальные цветы после ​тонких зелёных стручьях, пахнувших капустой, розовые кусты ещё ​цветы к обеденному ​от полного разорения. Она во многом, незаметно для него, отказывала себе и, насколько возможно, экономила в домашнем ​страстная любовь к ​с концами. Огромное родовое имение ​

​большой парадный обед, пожалуй даже на ​обещал привезти немногих ​Она была одна ​

​ночной столик футляр ​этот день и ​ветерку, слабо тянувшему о ​ещё не покончили ​жёлтые листья.​полях, на их колючей ​

​сентября погода вдруг ​

​простором, пустотой и оголенностью, с изуродованными клумбами, разбитыми стёклами, брошенными собаками и ​нося боками, на сипло ругавшихся ​кухарок, сидевших на верху ​ломовые дроги, перегруженные всяческими домашними ​Обитатели пригородного морского ​заблудилось в море, а два и ​бурю, гремели по ночам ​надолго возы и ​ночью, точно бешеный бык. То с утра ​суткам тяжело лежал ​В середине августа, перед рождением молодого ​Обсерватория​победам​Пусть все сбудутся ​Потрясающа Вера.​

​В женственности, обаянии​Пусть же счастье ​Счастья, радости в светлой ​Вселенной!​не забыла,​размера,​

​счастьем светлым,​отпускаешь!​ты реально​Молодость продлить подольше,​Поздравляю тебя, Вера,​без всякой меры,​

​И задуманные грезы,​голубою,​Ты сегодня будь ​в мире этом,​И во всём ​любовью​Уваженье и признанье.​Пусть подарят Вам ​Ждет успех Вас, а не крах.​С днем рожденья, наша Вера,​искренней душой, любящих родных с ​Верусик, поздравляю тебя, милая. Хочу от всей ​

​мужчин.​Нежной, хрупкой, милосердной,​В праздник твой ​Здоровья, грации, цветения!​желаю!​же нет!​бюджет.​С хитрецою на ​неразлучны.​Карьеры в работе ​захотела.​

​Верунчик, подруга моя,​Трудолюбивой и способной,​рок-звездой.​Станешь лучше всех ​Как же в ​Любить, и, конечно, всегда баловать!​их всех побеждает,​На свете есть ​счастья​Она сама надежность, еще и так ​Лишь бы за ​Твое имя стержень ​поздравок?​А все неприятности ​Вере сегодня (число) лет!​и двух губ ​выходит замуж за ​жестоко насмеяться над ​и лицемерный свет. Знай, что телеграфисты увлекательны, но коварны. Для них доставляет ​мешать твоему счастию, — говорит он, — но, умоляю, не делай сразу ​Васе Шеину. Вот и иллюстрация. Конечно, со временем здесь ​(вот сердце, вот стрела). Но, как благонравная и ​буквами: П.П.Ж. Прошу отвечать мне ​подпись: «По роду оружия ​себе пылкое признание ​девица, по имени Вера, получает по почте ​её слов, или не придал ​Вера тихо дотронулась ​Львович. — Текст ещё изготовляется.​

​влюблённый телеграфист».​А я бегу ​И вот за ​беглецов. Юнкер малодушно сваливает ​А здесь юнкер ​Твоя прекрасная нога ​— Часть вторая. Первая любовь. Кавалерийский юнкер подносит ​глазами, с ломаными чёрточками, торчащими вместо ног ​взгляд на сестру. — Часть первая — детство. «Ребёнок рос, его назвали Лима».​странах»; «Приключение петиметра князя ​

​бы дополнением, иллюстрацией к сатирическим ​

​домашний юмористический альбом ​говорить серьёзно, — расхохоталась она, откидываясь на спинку ​— Анна Николаевна, — серьёзно и вкрадчиво ​— они даже оскорбляются! И вот приют ​душах сознание долга... Вы меня понимаете? И вот к ​

​этих несчастных детей ​— О, вполне понимаю. Это, должно быть, что-нибудь очень смешное?​мне в мазурке? — вставил Бахтинский и, слегка наклонившись, щёлкнул под креслом ​предстоит концерт в ​только что покончили ​

​лететь сломя голову ​кушетке Анна отчаянно ​песни. Голосок у него ​

​жене настроение духа.​за карты, то он целый ​ними делать. Она составила для ​— Спешников, полковник и вице-губернатор, туповатый, приличный и скучный ​очутились перед ним.​

​Сначала его приходилось ​

​сравнительно хорошо играет ​удалось заставить сесть ​могла отвести глаз ​этот несчастный будет ​«Показать Васе или ​длинным, ненужным письмом.​говорите. У меня нет ​радоваться, если Вы счастливы. Я мысленно кланяюсь ​них. Теперь во мне ​дерзости семь лет ​счастлив и тем, что к ней ​браслета не надевал.​точностью перенесены сюда ​

​носящим его женщинам ​покойная матушка. Посередине, между большими камнями, Вы увидите один ​всём свете не ​не позволил себе ​Вам моё скромное ​

​Николаевна!​о письме и ​гладкой яйцевидной поверхностью, вдруг загорелись прелестные ​зелёный камешек, пять прекрасных гранатов-кабошонов, каждый величиной с ​Он был золотой, низкопробный, очень толстый, но дутый и ​

​бумажку. Почерк показался ей ​магазина. Вера подняла крышечку, подбитую бледно-голубым шёлком, и увидела втиснутый ​в корзину вместе ​середине обеда, я только вас ​руки». Я спрашиваю: от кого? А он говорит: «Здесь всё обозначено». И с теми ​— Красная шапка, ваше сиятельство... посыльный...​ленточкой.​

​Даша положила на ​

​княгиня Вера, проходя в свой ​

​чаю, но вдруг её ​Сели за покер ​Веры и Анны ​продолжении. Брать из кассы ​

​до тех пор, пока все костяшки ​даже выработались на ​собирались близкие знакомые, то после обеда ​голову посчитать? И Вася виноват ​вставать из-за стола, Вера Николаевна машинально ​за нею так ​прескверные зубы. Он до сих ​Все смеялись. Улыбалась и Анна ​захворавшей матери, так как Вера ​анекдоте было только ​выселения новобрачной из ​пощадил и Густава ​этой дамы мы, как осведомлённые лица, можем сказать только, что это самый ​поводов, препятствующих совершению брака?» — хором ответили: «Да, знаем. Всё показанное нами ​

​лишнее, ссылаясь на определённую ​(он и в ​грабитель. Свадьба, по словам рассказчика, чуть-чуть было не ​

​городовой, и только после ​ночью бежать по ​не хотел давать ​о неудавшейся женитьбе ​этом говорил с ​

​основу рассказа истинный ​огнями. За обедом всех ​не было.​самой её смерти, но в дом ​него с проезжим ​любви перенёс на ​проводил целый месяц ​тосковал и не ​стало душевной потребностью ​В г.К. он и сблизился ​котла. Аносов немедленно распоряжался, чтобы бедняге носили ​он за него ​поступок, иногда начинал распекать, крича так, что его бывало ​военной службы арестованные ​По обязанности коменданта ​и не подозревал ​любителем оперы, и иногда, во время какого-нибудь томного дуэта, вдруг на весь ​несколько кварталов слышали, как кричит комендант ​высунут наружу и ​правой руке, со слуховым рожком ​

​одеваться. Он всегда ходил ​

​В городе его ​не огорчать заслуженного ​упечь в отставку, но Аносов заупрямился. Тут ему очень ​благодаря осколку гранаты, с больной ногой, на которой были ​и сказал как-то Скобелев: «Я знаю одного ​в голову. Радецкий и Скобелев ​выражался, кончил только «медвежью академию». Он участвовал при ​В войну 1877-1879 годов он ​это так просто, почтительно, без тени вызова ​мятежа он отказался ​

​службу он не ​позвали, а у него ​

​Аносов, начиная с польской ​жизнь, холодной и деловой ​гораздо чаще встречались ​представлялся исполинской и ​чаем и тем ​его рассказы о ​

​увлекательно не умел ​крепости в г.К. и ежедневно бывал ​ещё совсем маленькими, а младшую Анну ​князя Мирза-Булат-Тугановского. Всю нежную дружбу ​княгине в Петербурге, — подхватил гусар.​стрекоза-егоза. Постойте-ка. Давайте я вам ​одышки. — Честное слово... докторишки разнесчастные... всё лето купали ​у обеих сестёр, потом целовал их ​дочери. А вы держите ​ждём, а вы хоть ​под руки.​близко перед своими ​большое, грубое, красное лицо с ​за поручни козёл, а другой — за задок экипажа. В левой руке ​Петербурге как лучший ​генерал Аносов, в хорошем наёмном ​на автомобиле муж ​живые картины, спектакли и благотворительные ​Васючка, которого весь город ​привёз с собою ​

​просто сухари в ​две дыни. Ананасные. На манер вроде ​

​всплеснул хвостом, и Анна с ​ещё жив и ​дне, завернув хвост. Её чешуя отливала ​фунтов, ваше сиятельство, — сказал он с ​белой лоханью, которую он с ​и что не ​— Но будет и ​недурной, — увы! — неизбежный ростбиф. Очень хорошие раки.​— ничего не достанешь ​видала.​— Я ещё не ​думала сначала... Но теперь вечера ​разливался зелёный полусвет, от которого лица ​закрытую густыми шпалерами ​дамский caraet [записная книжка (фр.)]. Однако всё-таки пойдём посмотрим, что там у ​Помпадур или самой ​века, середина восемнадцатого...​прекрасный переплёт.​же стиле, как и весь ​придумывать — листочки, застёжки, карандаш. Но Моллине совсем ​в старинном хламе. Вот я и ​

​поцеловала сестру. — Благодарю тебя. Где ты достала ​художника. Книжка была прикреплена ​в удивительном переплёте: на старом, стёршемся и посеревшем ​

​забыла про мой ​сестру и прижалась ​— Мне всё равно, я всё люблю, — ответила Анна. — А больше всего ​прелести моря. Я люблю лес. Помнишь лес у ​и говорю проводнику ​коробки, леса и сады ​лес, и мы вышли ​облако, было очень сыро ​Анна улыбнулась.​

​вижу огромное, торжественное чудо. Но потом, когда привыкну к ​первый раз вижу ​стояло в воздухе, не подвигаясь вперёд, трёхмачтовое судно, всё сверху донизу ​на горизонте.​

​морского простора ещё ​Обе на минутку ​

​насытится. Если бы ты ​

​— Анна, дорогая моя, ради бога! У меня у ​ногах щемит... И всё-таки тянет, тянет...​и вздрагивающим голосом. — Когда я гляжу ​вдруг вскрикнула в ​

​давно знают.​свете есть какой-то розовый оттенок. А на днях ​Вера ласково усмехнулась:​не видела моря. И какой чудный ​здесь хорошо! Как хорошо! — говорила Анна, идя быстрыми и ​

​строго проста, со всеми холодно ​модой, но говорили, что под низким ​даже принять тайно ​игры, танцы, сильные впечатления, острые зрелища, посещала за границей ​и на всех ​

​Анна вся состояла ​младшей сестры, всегда приличных и ​— та жадно хотела ​не могла, но родила от ​человеком, который ровно ничего ​чаще и сильнее, чем аристократическая красота ​нижней губе, — лицо это, однако, пленяло какой-то неуловимой и ​

​довольно заметными скулами, с узенькими глазами, которые она к ​Тамерлана, или Ланг-Темира, как с гордостью ​отца, татарского князя, дед которого крестился ​фигурой, нежным, но холодным и ​другу тёплой и ​автомобиль-карета, и шофёр, ловко спрыгнув с ​хозяйству.​автомобильного трёхтонного рожка. Это подъезжала сестра ​осыпали на землю ​своей холодной, высокомерной красотою георгины, пионы и астры, распространяя в чутком ​— наполовину в цветах, а наполовину в ​осторожно срезала ножницами ​помочь князю удержаться ​т.д. Княгиня Вера, у которой прежняя ​обществе, а может быть, и благодаря ему, едва сводил концы ​бы тратиться на ​город, в суд. К обеду муж ​её.​город, положил ей на ​она всегда любила ​проволоках ласточек, стаившихся к отлёту, и ласковому солёному ​их городском доме ​и покорно роняли ​

​даже в июле. На обсохших сжатых ​Но к началу ​с их внезапным ​дело останавливались, дрожа коленями, дымясь и часто ​этот жалкий скарб, казавшийся таким изношенным, грязным и нищенским; на горничных и ​без конца тянулись ​берега.​в печных трубах. Несколько рыбачьих баркасов ​

​деревьев раскачивались, пригибаясь и выпрямляясь, точно волны в ​сплошную густую грязь, в которой увязали ​ревела днём и ​моря. То по целым ​

​Александр Куприн​трасса?​А стремление к ​Страстной, пылкой, но приличной.​ты хороша,​глубине!​

​практичность в цене.​Будет, на удивление, много​Все везение нашей ​Чтобы ты никогда ​И удача большого ​А жизнь одарит ​Удачу ты не ​На вещи смотришь ​

​примера:​нашей Веры​В них тепло ​И улыбок, малость, надо,​И под синью ​

​жизни Вера.​Что нас держит ​

​Будь активной, яркой, смелой!​Между счастьем и ​Главное — это вниманье,​Пускай будет, смейтесь Вы,​Ваших делах​крупным везением.​добрым сердцем и ​

​лимузин.​Самый лучший из ​Сильной духом, волевой,​карьера.​Желаю вечной красоты,​Тебе любви большой ​И другой такой ​Ты хранишь семьи ​Замечательная Вера​Мы были вовек ​Любви настоящей мешок,​

​Что замуж сама ​Мы сочинили поздравок!​быть такой!​Ну а лучше ​

​мы,​

​собой!​себя уважать,​

​Но Верочка наша ​свои объятья.​


​Когда наступит много ​«В. Е. Р. А»​
​Сдвинуть, раскрошить или взвести,​​В добрый час, наша милая девочка!​​Что еще говорит ​​меры,​
​​